– Так и пусть бы полежал. Отдохнул бы немного.
– Да я и не против. Но он так за меня уцепился, что отдыхать мы бы устроились вместе. А мне это не нравится. Я комфорт люблю, а на полу слишком твердо. И холодно.
Села на место и угрожающим шепотом осведомилась у Марьи Ивановны:
– А зачем это вы меня с Лешиком танцевать отправили?
Та с недоумевающим видом поразилась:
– Я? Да никогда! Ты что-то путаешь!
– Понятно. Позабавиться решили, – сделала я вполне логичный вывод. – Ну и как, весело было?
Удержаться в роли неправедно подозреваемого Марья Ивановна не смогла.
– Весело! – легко согласилась и добавила: – Видела бы ты свое лицо! Глаза горят, щеки пылают, хорошенькая такая, жуть! Тобой все любовались, не вру!
– А мне Лешик сказал, что я страстная, и домой к себе звал.
– Ну, это он зря. Что б он с тобой делать стал, когда проспался?
– Вот и я о том же. Вы уж, Марья Ивановна, будьте так любезны, больше мне таких ухажеров не подсовывайте.
Та таинственно усмехнулась.
– А я тебе их и не подсовываю. Я это для того, чтоб на тебя некоторые со стороны посмотрели. – И сумбурно добавила: – Большое, оно, как ты знаешь, видится на расстоянии. Есенин, он не дурак был.
Какие некоторые? С какой стороны? Большое, это что, я? Тихо вздохнула. О чем это она? Что-то я раньше в ней столь вопиющей неадекватности не замечала. Или это я чего-то не понимаю вследствие излишних возлияний?
Пока я сумрачно размышляла об окружающих меня интриганках с матримониальными замашками, к нашему столу подошел Владимир Иванович с двумя бутылками шампанского.
– Вот, примите, пожалуйста. Как говорится, от нашего стола вашему. Так сказать, в возмещение морального ущерба. – И уже конкретно мне: – Я понимаю, Катенька, танцевать с нашим Лешиком – это настоящий подвиг.
Мне стало неудобно.
– Да ладно вам, Владимир Иванович! Лучше распейте шампанское с коллегами. Это же ваша доля.
– А у нас никто шампанское не пьет. Мы одну-то бутылку еле-еле одолели, да и то лишь оттого, что традиции требовали. Мы как-то больше водочку уважаем, – и он бросил скептический взгляд на Лешика, который снова наливал себе живительной жидкости. – Но хорошо уже то, что он песен блатных нам не поет и стишки пошловатые не рассказывает. Уж и на том ему спасибо.
Любовь Николаевна встала и твердой рукой забрала бутылки.