Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма - заметки

В первом введении соединены и развиты положения статей [Панова 2009b; Panova 2010; Панова 2016с].

[ХлСС 6(1): 228; см. также ХлСП 5: 194–195].

[Лившиц 1978: 188].

[ХаЗК 2: 196].

[Шварц 1990: 508].

Из последних записей, [Харджиев 2002: 56].

См. в этой связи, например, [Roberts 1997: 1-27].

См. [Jaccard 1991] (далее ссылки на эту книгу – по переводу [Жаккар 1995]), а также антологию «Сборище друзей, оставленных судьбою» [СД].

См. «Историю русского футуризма» [Markov 1968] (далее ссылки на эту монографию – по переводу [Марков 2000]) и последовавшую за ней антологию «Русский футуризм» [РФ].

Подробное изложение этой теории см. в главе XI.

[Жолковский 2009].

См. в этой связи введенный И. П. Смирновым термин «садоавангард» [Смир нов 1994: 199–203].

См. сентябрьские письма 1909 года родным: «Я – подмастерье и мой учитель – Кузмин (автор “Александра Македонского” и др.)» [ХлСС, 6(2): 126]; «Я подмастерье знаменитого Кузмина. Он мой magister. Он написал “Подвиги Александра Македонского”» [ХлСС, 6(2): 128]. В свой дневник того же времени Кузмин заносит: Хлебникова «оставили мне, как protege» [Кузмин 2005: 168].

О влиянии Кузмина на Хлебникова пишется до обидного мало, и тем приятнее назвать два исключения. В [Крусанов 2010, 1(1): 234–235] отмечены связавшие Кузмина и Хлебникова отношения учителя и ученика; там же приводятся оценки, данные Хлебникову в дневниках Кузмина: «полоумный», «размазня», «гениально-сумасшедшие» вещи Хлебникова. Ранее эта тема поднималась в [Парнис 1990: 160]; там даже приводился кузминский подтекст к «Зангези».

Так, Мандельштам из символистов перешел на несколько лет в акмеисты, а затем представлял только себя.

Отмечено в [Жолковский 1986а: 584–585].

См. [Гройс 1993].

[Полякова 1997: 357–358]. По мнению исследовательницы, образы чекистов в самой безнравственной и негуманной хлебниковской поэме встраиваются в частую для пореволюционного Хлебникова позитивную парадигму советского насилия. Аналогичные примеры она приводит из «Ночи перед советами» и «Ночного обыска». Попытки спасти поставленную под удар политическую репутацию Хлебникова через указание на иронию и многозначность «Председателя чеки» в [Иоффе 2006] не представляются убедительными.

См. третий эпиграф на с. 20, а также статью [Кукулин 2005] – о том, как Хармс проецировал на себя образ общепризнанного гения (Гете и др.).

Формулировка из [Рейтблат 2001: 51–69], о Пушкине.

В [Кобринский 2008: 153] высказана мысль об англизированном образе Хармса – дани его любимому герою, Шерлоку Холмсу.

В своих «Воспоминаниях о Хлебникове» Татьяна Вечорка описала бакинский эпизод его жизни (1920): он подолгу засиживался у постели ее больного мужа, вызывая у родителей мужа раздражение своим пренебрежением к гигиене: немытостью и вшами. Подробнее см. [Вечорка 2007: 239–241].

Полемику по поводу того, из слов какого языка – английского или немецкого – возник псевдоним Хармс, развернулась между Жаккаром и Михаилом Мейлахом в [Мейлах 2009]. Их интересные соображения не отменяют того факта, что для русского уха Хармс звучит не как осмысленное слово, а как нечто загадочное, если не заумное.

Хлебников получил этот диагноз в 1919 году от психиатра В. Я. Анфимова, а Хармс – в 1939 году в нервно-психологическом диспансере Ленинграда. На шизофрению Хлебникова обращали внимание многие, в том числе глубоко ему симпатизировавшие современники. Кузмин, протежировавший Хлебникову на «башне» Иванова, в дневниковых записях за сентябрь 1909 года аттестует его как «полоумного» [Кузмин 2005: 165], а его произведения – как «гениальносумасшедшие» [Кузмин 2005: 169]. Тынянов в «Промежутке» говорит о нем как о «полубезумном стихослагателе». Вот еще мнение Ходасевича: «полуумный визионер» с чертами гениальности и кретинизма [Ходасевич 1982: 183].

Если Кристин Виталии не сомневается в диагнозе Хлебникова (см. [Vitalich 2006]), то А. А. Кобринский полагает, что Хармс симулировал психическое расстройство (см. [Кобринский 2008: 445]).

“Tango with Cows. Book Art of the Russian Avant-garde, 1910–1917” [Танго c коровами: Книги русского авангарда], в Исследовательском институте музея Гетти (Лос-Анджелес), выставка проходила с 18.10.2008 по 19.04.2009.

“The Book as Such in the Russian Avant-Garde” ([Книга как таковая в русском авангарде], 05.02.2009).

На последней странице Марков проставил дату и место написания предисловия – “Los Angeles, April 1972”, см. [Марков 1973: 12].

[Panova 2010].

Из ахматовского стихотворения «Земля хотя и не родная…».

См. [Панова 2012: 426, 468–483].

[Маринетти 1914: 12].

См. [МПСС, 1:365].

Проблема ангажированности формалистов гораздо более радикально трактуется Яном Левченко. Согласно его монографии [Левченко 2012: 31–33 и сл.], в подражание футуристам они преподносили себя революционерами от науки, созидающими литературоведение с нуля. На мой взгляд, это преувеличение.

Тынянов, «О Маяковском. Памяти поэта» (1930).

Во всяком случае в корпус авангардоведческих работ такие исследования не входят.

К Лившицу все сказанное никак не относится, да он и не случайно отошел от кубофутуризма, к чему мы скоро вернемся.

Графоманство рассматривалось в статье [Жолковский 1986а] как специальный прием. Данные этой монографии показывают, что это так только в диахронической перспективе. В сихронической же Хлебников (как потом и Хармс) не мог писать иначе, как по-графомански, а где нет выбора, там нет и приема. Кстати, именно графоманский стиль Хлебникова Тынянов принял за речь горожанина 1910-1920-х годов.

Воспоминания Гюнтера о Хлебникове из «Жизни на восточном ветру» были введены в хлебниковедение Парнисом, см. [Парнис 1990: 159].

Ранее о хаотичности как о неприемлемой манере символистов Кузмин написал в эссе-манифесте «Заметки о прозе. О прекрасной ясности» (1910). Исходя из своей кларистской эстетики, он пытается уговорить современников (включая себя самого) облекать хаос в «кристальную форму» и вообще держаться «законов ясной гармонии и архитектоники» [КП, 10: 30].

О предшествующих этой статье лекциях Чуковского, конца 1913 года, см.

[Крусанов 2010, 1(2): 59–66].

[Святополк-Мирский 2000].

[Винокур 2000а; 2000b]. Впрочем, в работах о Маяковском Г. О. Винокур придерживается солидарного направления.

[Гофман 1936].

[Жолковский 1986а; 1986b; 1995].

[Гройс 1993].

[Шапир 1995].

[Полякова 1997].

Отсутствие взгляда на футуризм «извне», свойственного Маркову, – недостаток в остальном поистине энциклопедического труда Андрея Крусанова «Русский авангард: 1907–1932». В спорах между авангардистами и неавангардистами Крусанов выступает на стороне «своих» – и никогда на стороне «чужих» или «над схваткой».

См. [Зализняк 2007].

См. <http://elementy.ru/lib/430463/430464?page_design=print> (дата обращения —

21.01.2016).

См. статью Райнера Грюбеля «К прагматике литературных манифестов русского авангардизма» [Грюбель 1981], акцентирующую поэтику приказа в манифестах, и последовавшие за ней работы [Шапир 1995: 135–139; Иванюшина 2003: 189–237].

В недавней монографии В. В. Фещенко «Лаборатория логоса» позиция Шапира получила отпор: авангард – это эксперимент, одновременно художественный и научный, в частности, в области языка, предпринимаемый ради экспе-

См. [Poggioli 1968: 175–183], отметившего эти черты у мирового авангарда, включая русский.

Вплоть до «Лаборатории логоса» Фещенко [2009].

[Гофман 1936].

«Война в мышеловке» (1915-1919-1922). См. аналогичную расправу Маяков ского со словами, анализируемую в [Жолковский 1986b: 274–275].

См. [Cultural Mythologies of Russian Modernism 1992].

См. [Жолковский 1996].

См. [МВХ: 20–89], с работами «Новейшая русская поэзия» (1919), а также «Подсознательные вербальные структуры в поэзии» (1970), «Из воспоминаний» (1977).

В статьях «Промежуток» (1924) и «О Хлебникове» (1928), см. [МВХ: 211–223].

Приведу лишь одну показательную цитату: «Биография Хлебникова – биография поэта вне книжной и журнальной литературы… – закончилась страшно. Она связана с его поэтическим лицом. Как бы ни была странна и поразительна жизнь странствователя и поэта, как бы ни была страшна его смерть, биография не должна давить его поэзию» [Тынянов 2000: 222–223].

[Тынянов 2000: 222].

[Фещенко 2009: 228–237].

Хлебников, правда, просил более воинственно настроенных кубофутуристов пощадить Кузмина, как-никак – своего «мэтра», но когда его голос не получил поддержки, свою подпись под манифестом все-таки оставил.

О Кузмине как авангардисте см. [Панова 2014d\.

[Мандельштам Н. 1999: 50–53].

О русской египтомании, включая «Ка» Хлебникова и «Лапу» Хармса, подроб нее см. [Панова 2006а].

Термин позаимствован из статьи Жолковского «Интертекстуал поневоле», о стихотворении Эдуарда Лимонова «Я в мыслях подержу другого человека…»: «На фоне откровенного интертекстуализма большинства русских поэтов от Пушкина до Бродского стихи Эдуарда Лимонова производят впечатление по-авангардистски радикального контр-примера… Действительно, что если бы появился поэт, совершенно незнакомый с литературной традицией или сознательно ее игнорирующий? Теоретически последовательный ответ состоял бы в указании на системный характер интертекстуальности – на объективную причастность интертекстов (в отличие от конкретных подтекстов) к литературному процессу. Не обязательно осознаваемые автором, они в любом случае оказываются доступны читателю – как набор возможностей, как силовое поле взаимодействий и фон противопоставлений. Можно сказать, что в рамках интертекстуальности отталкивание от традиционных моделей представляет собой законный случай – наряду с подрывом и обращением этих моделей. В сущности, вызывающе ‘анти-культурное’ и ‘прожитейское’ лимоновское письмо тоже принадлежит к культурной традиции, неизбежно следуя знакомым психологическим, общекультурным и литературным архетипам, используя стратегии, разработанные иконоборцами прошлого, и невольно вступая в диалог с конкретными текстами» [Жолковский 2005а: 309].

[Гаспаров 1997: 206]. Соображения Чуковского с коррективами Гаспарова отражены в комментариях к «Бобэоби пелись губы…» в [ХлСС, 1:477], правда, без ссылок на их публикации и упоминания их имен.

[Богомолов 2005].

[Виницкий 2009].

О том, что авангардисты от Кученых до Зданевича пользовались моделями детской (и шизофренической) речи, см. интересные наблюдения в [Гречко 2000].

Расширенный вариант статьи [Панова 2010а].

[КП, Ю: 275].

Подробному рассмотрению этого вопроса посвящена монография [Weststeijn 1983].

См. на эту тему главу «Лингвистическая литература: неологический принцип, новый синтаксис, игра слов» в монографии [White 1990: 287–287].

См. [Выготский 1986; Жолковский 1994а] и последующую литературу.

А именно «Снегурочке. Весенней сказке» (1873).

См., например, комментарии В. П. Григорьева и А. Е. Парниса в [ХлТ: 688].

Отмечено в комментариях Е. Р. Арензона и Р. В. Дуганова в [ХлСС, 4: 369].

См. раздел «Тематика» в [Томашевский 1930: 131–206], суммирующий достижения формалистской мысли, а также [Ханзен-Леве 2001].

О периоде 1908–1910 годов см. главу «На “Башне” у Вячеслава Великолепного» в хлебниковской биографии С. В. Старкиной [Старкина 2005: 63-113].

Учеба могла принимать характер заимствования тем, приемов, художественных решений. Вот Кузмин, «мэтр» Хлебникова на «башне» Иванова, в «Курантах любви» (1906) рифмует колодец с глаголом на – оться (уколоться):

< Н и м ф а >

Кто может у Венерина колодца

Любви стрелой, любви стрелой не уколоться? <…>

Кто может у Венерина колодца

Любви стрелой, любви стрелой не уколоться?

[Кузмин 2006: 29].

А вот Хлебников в «Гонимый – кем, почем я знаю?..» (1912), тоже на тему любви у колодца, создает свою фонетическую аранжировку колодца. Колодец и глагол на колоться, но только с приставкой не у-, г. рас-, составляют внутреннюю рифму, а тот же глагол и позолотце – внешнюю: У колодца расколоться / Так хотела бы вода, / Чтоб в болотце с позолотцей / Отразились повода [ХлТ: 78].

О первой публикации «Заклятия смехом» и его журнальном окружении – в том числе символистском, см. [Марков 2000: 12–13]. Репринт этой публикации, а также автограф «Заклятия смехом» приводятся в [Старкина 2005: 108–109].

«[В] журналах и газетах это стихотворение жестоко осмеивали, особенно после того как Маяковский принялся то и дело читать его на своих публичных выступлениях; нашлись, однако, критики, пришедшие от него в восторг… Корней Чуковский…, процитировав стихотворение in toto, воскликнул: “Как щедра и чарующе-сладостна наша славянская речь!” По мнению Чуковского, футуризм в России начался с “Заклятия смехом”. Любопытно, что из тысячи хлебниковских неологизмов в разговорный русский язык вошло всего одно слово – “смехач”: так в 20-е годы назывался советский сатирический журнал» [Марков 2000:13–14]. Список продолжений в виде «заклятий» (двойным течением речи, могуществом, множественным числом) см. в [Дуганов 1990: 95]. Добавлю к ним стихотворение «В. Хлебникову» (1944) Николая Глазкова: Мне не хватает на харчи, / Но чтоб в глупца не превратиться, / Скажу: «Засмейтесь, смехачи!» / Как «Все-таки она вертится!» [Глазков 1989: 98].

Н. А. Богомолов находит его фонетические и лексические «прототипы» в «Нежити» акмеиста Нарбута, о чем см. [Богомолов 2005: 178–180]. Кроме того, исследователь солидаризируется с Крученых в том, что «Дыр бул щыл…» «перед [ает] общее впечатление от русского языка» [Богомолов 2005: 178] – правда, подводя под этот тезис интертекстуальную базу.

Подробнее о грамматике и композиции поэтической мистерии см. [Панова 2006я, 1:419, 503–504].

Уже в советское Брюсов отозвался на «Заклятие смехом» стихотворением «Взводень звонов. Памяти Велимира Хлебникова» (28 августа 1922; приводится в [Мирзаев 2005: 22–25]), в котором по хлебниковскому образцу создал целую симфонию из неологизмов от корня звон-, а также слов, существующих в русском языке. Ничего мистериального во «Взводне…» нет. Это тем более любопытно, что наряду с Хлебниковым на словесный дизайн «Взводня звонов» повлияла также баллада Эдгара По “The Bells” (в переводе Бальмонта – «Колокольчики и колокола») с уклоном в мистерию жизни, смерти и обрядов. Оттуда Брюсов взял эпиграфом для своего стихотворения звукоподражательное Bells, bells, bells…

Подробнее о мистериальности «Кружитесь, кружитесь…» см. [Панова 2006а, 1:418].

Из интервью А. К. Жолковского Льву Данилкину («Афиша», 21.03.2009, http://).

Бальмонт, написавший Любите, любите, любите, любите, / Безумно любите, любите любовь, был откровенно интертекстуален. Его строки недвусмысленно указывают на знаменитую строку 103 песни V дантовского «Ада», где были сведены воедино однокоренные amor и amare\ Amor, cha nullo amato amar perdona [Alighieri 1996: 50] (имеется в виду, что Бог Любви не простит тому, кого полюбили, отсутствия ответной любви). Такой вывод позволяет сделать то обстоятельство, что Бальмонту принадлежит и вольная вариация на тему песни V и конкретно процитированной строки в сонете «Любимые» (сб. «Сонеты солнца, меда и луны», 1917), открывающемся строчкой Мы все любили любящих любимых [Бальмонт 2010, 5: 113]. Этот сонет, кстати, был помещен Бальмонтом в эссе «Поэма Руставели», где имеются отсылки к Данте (п. 1932; см. [Андгуладзе 2002: 159]). На вызов, брошенный стихотворением «Хвалите», Хлебников дал ответ в произведении, которое известно как «Любхо» [ХлСП, 4: 317] или <Симфония «Любь»> [ХлСС, 5: 17, 355]: «Я, любчик любвей, любимый, любок, любяга невлюбляемых любок, в любели люблю любованием, олюбью, и любью залюбив любинища, любокий в любинах, любака нелюбанных любок, люботствуя, любик, любую любую из любок в любильнях, люблятнях, любятнях и олюби любнец, любни любокой Любини, залюбив безлюбкую любку.

Люба приполюбливала: – Любишь Любиму? – Любиму люблю, – люботствовал любхо, возлюбнея, – и любезное люблю. И нелюби безлюбням любить призалюбливаю.

– Залюблюсь-влюблюсь, любима, любнея в любинках, в любви любенеющих.

Любкий! любкий! в люблениях любежа принеолюбливает любитвы любчика с любицей, любезного с любезной.

… О, любите неразлюбляемую олюбь» и т. д. [ХлСС, 5: 17].

За эту информацию я благодарю Е. В. Хворостьянову.

См. также [Пунин 2000: 165].

[Цивьян 2010: 164–174].

В этом Хлебников мог ориентироваться и на «Первую любовь» (1860) Тургенева. Там стрельба по воронам была занятием шестнадцатилетнего Володи до роковой встречи с Зинаидой.

Помолодение можно также считать бродячим сюжетом, представленном, например, в русской волшебной сказке о молодильных яблочках или в рассказе Ф. С. Фицджеральда «Забавный случай с Бенджамином Баттоном» (п. 1922).

См. рецензию «В. В. Хлебников. Ошибка смерти. Москва. Стр. 16. Ц. 60 коп. Лирень. 1917» [КП, 10: 276].

Впрочем, даже и алеаторичность познается в сравнении. На фоне «старых щипцов заката…» «Мирсконца» все-таки лежит в области хотя и авангардного, но искусства.

Эта глава основана на [Панова 2006α, 1: 192–203; 2006b; 2014с].

[Молоко кобылиц 1914, V: 296; ХлСС, 6(1): 199].

[Винокур 2000а: 201]. Ср. продолжение: «[С]корбные рамки жизненной судьбы Хлебникова не могли вынести этого вечного напряжения…. “бессмертным” в рамках этих оказалось тесно. Пейзаж древних культур, чувством которого в высшей мере обладал Хлебников, своеобразная лингвистическая метафизика…, квазима-тематические исчисления… кресло Председателя Земного Шара, заумный язык и пророчества – во всем этом личность Хлебникова расплылась каким-то недоуменным пятном, болезненной тенью, утеряла свои контуры. Это – ландшафт без горизонта, лицо – без профиля. Утомленные души великих усопших… так и не отдохнули на том острове, куда он их гостеприимно зазвал» [Винокур 2000а: 201].

1910 [КП, 10:88–89].

Здесь цит. книжный вариант статьи – [Дуганов 1990: 318–332; 2008: 63-121].

[ХлТ: 699–701; Парнис 2000: 662–663].

См. комментарии В. П. Григорьева и А. Е. Парниса в [ХлТ: 701]; комментарии Е. Р. Арензона и Дуганова в [ХлСС, 5: 415]; статью [Баран 2006].

[Дуганов 1990: 326].

[Баран 2001]; см. также продолжение этого исследования – [Баран 2006].

К 1910-м годам об Эхнатоне было известно достаточно много – что он порвал со старыми верованиями и вместо фиванского культа Амона ввел культ более древнего солнечного божества Атона, для которого основал новую столицу, Ахетатон; что за 17 лет его правления сложилась новая, атонова, символика и новая художественная манера – так называемая амарнская; и др. Согласно Артуру Вейгаллу, автору первой биографии Эхнатона, опубликованной в 1910 году, Эхнатон правил с 1375 по 1358 год до н. э. Подробнее о том, как Эхнатон сделался героем русских модернистов включая Хлебникова, Дмитрия Мережковского и Даниила Хармса, см. [Панова 2006α, 1: 187–226 сл.].

[Нибур 1903].

[Баран 2001:203].

[Иванов Вяч. Вс. 2000b: 302–310].

[Жолковский 1986а: 583–585].

Тут я следую комментариям Григорьева и Парниса в [ХлТ: 700].

Множество струнных инструментов в «Ка», возможно, восходит к утверждению египтолога Дж. Брестеда о том, что при Аменхотепе III, отце Эхнатона, «Музыка была более совершенна, чем какая-либо раньше… Арфа превратилась в большой инструмент, вышиной в рост человека, и имела около 20 струн; из Азии была заимствована лира. Полный оркестр состоял из арфы, лиры, лютни и большой флейты» [Брэстед 1915, 2: 30].

Пастух душ – возможно, от Поймандра, персонажа герметического учения и провозвестника этого учения, чье имя в начале XX века все еще переводилось как ‘пастух / пастырь мужей’.

Нибур в разделе, посвященном Эхнатону, освещает старые верования египтян в загробную жизнь. Среди прочего он описывает «ушебти, т. е. “ответчиков”», «которые по большей части представлены в виде рабов или земледельцев и часто носят имя умершего, которому они принадлежат» [Нибур 1904: 640].

Дуганов видел в ней «безымянную женщину» [Дуганов 1990: 326].

Баран комментирует этот фрагмент цитатой из Нибура: «“В Дендера возвышается еще и теперь хорошо сохранившийся храм богини Хатор с надписями, которые наряду с историей построения касаются и культа… [Э]та египетская Афродита в начале третьего летнего месяца начинала торжественное путешествие к богу Гору в ближний Эдфу; после или в течение пяти дней возвращалась она потом снова домой на своей барке “Величие любви” Это посещение подходит, как нельзя лучше, к имени богини, которое означает “Дом Гора”.. Гатор появляется часто с коровьей головой или, будучи изображена в виде женщины, удерживает по меньшей мере рога и уши коровы.” В монологе Эхнатэна переплетается старинный образ богини неба Гатор [Хатхор], традиционно изображенной в виде коровы или женщины с коровьими рогами и солнечным диском на голове, с ее более поздней ипостасью, когда она становится богиней любви. Гатор считалась женой Гора [Хора]; переработанный Хлебниковым фрагмент из работы Нибура описывает ритуальное шествие ее статуи в хранилище Гора в городе Эдфу. Упоминание богини Эхнатэном, “уволившим” ее наряду с другими божествами (см. выше), нарушает логику текста, однако возможно, что здесь Хлебников использует пару Гатор – Гор как один из вариантов пары возлюбленных (Медлум / Маджнун и Лейли, Эхнатэн и Нефертити), судьбе которых и посвящена основная сюжетная линия “Ка”» [Баран 2001: 213]. Другой претендент в подтексты – вейгалловская биография Эхнатона: «Нужно ли было сбрасывать с ее божественного престола красивейшую, грациозную Хатхор, Венеру Нила?» [Вейгалл 2004: 222]. Ср. также рассказ Д. Л. Мордовцева «Фараон-еретик» (сб. «Говор камней», п. 1894), о восприятии эхнатоновского «нигилизма» обществом: «Враждебнее же всех оказались египтянки, так как для женщин жизнь без кукол в виде богини любви Гатор с коровьею головой, в виде Аписа, ибиса, священных жуков и кошек – не имеет цены» [Мордовцев 1895: 83].

В [Баллод 1914: 21] приводится рельеф со сфинксом Аменхотепа IV, держащим в руках статуэтку богини Маат.

Точнее, hwt [hut] – ‘дом, большое строение, храм’.

Связь Волги и Ра ясно прочерчена в стихотворении «Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде…» (1921). Как сообщается в комментариях к этому стихотворению Григорьева и Парниса в [ХлТ: 672], Ра является не только египетским обозначением солнца / бога солнца, но и названием Волги у античных авторов (Rha).

Безумие входило в тот набор интерпретаций, которым уже и в эпоху Хлебникова объясняли странную солнцепоклонническую реформу Эхнатона.

Тут возможно и влияние мизантропического пушкинского стихотворения «Свободы сеятель пустынный…» (1823): Паситесь, мирные народы! / Вас не разбудит нести клич. / К чему стадам дары свободы? / Их должно резать или стричь. / Наследство их из рода в роды / Ярмо с гремушками да бич [Пушкин 1977–1979,2: 16].

До Хлебникова Хреновский завод уже удостоился упоминаний в русской ли тературе, например, в «Холстомере» (п. 1886) Льва Толстого.

Это сделано за него исследователями, см. [Дуганов 1990; Иванов Вяч. Вс. 2000b; Баран 2001].

«Во время написания заумные слова умирающего Эхнатэна “Манч! Манч!” из “Ка” вызывали почти боль; я не мог их читать, видя молнию между собой и ими; теперь они для меня ничто. Отчего – я сам не знаю» [ХлТ: 37]. Подробный анализ обезьяньей зауми см. в [Иванов Вяч. Вс. 2000b: 309].

Подробнее о ней см. [Баллод 1914].

[Дуганов 1990: 326–327].

[Дуганов 1990: 331].

[Иванов Вяч. Вс. 2000b: 301].

[Минский 1896].

Точнее, в авторское примечание к ней. Отрицая театр как явление отжившее и делая ставку на кинематограф, как явление визуальное и футуристическое, Маяковский поясняет: «[М]нимый расцвет театра за последние 10–15 лет (Художественный) объясняется только временным общественным подъемом (“На дне”, “Пер-Гюнт”), так как мелкоидейные пьесы, пожив несколько часов, умирают для репертуара» [МПСС, 1: 276].

Влияние Ницше на Хлебникова (впрочем, безотносительно «Ка») в хлебниковедении уже отмечалось.