Потом началась ломка из-за отсутствия инета. Ника корёжило, душа тосковала, разрывалась и лохматыми обрывками подступала к горлу тошнотой. Мир казался пустым, холодным и удручающе тоскливым без привычного барахтанья в опьяняющем бульоне новостей, блогерских пространных рассуждений и смешных приколов, аналитических статей, даже просто хороших фильмов.
Короткие зимние дни расцветали и увядали снежными голубыми сумерками, то пустыми и мутными, то украшенными огромными, очень яркими, пушистыми звёздами, а внутри Ника постепенно стала проклёвываться, прорастать смутная непонятная радость. Простая и незатейливая радость бытия, когда самые обыденные вещи, самые простые действия вдруг наполняются глубоким смыслом. Он выходил из дома на снег, и ему нравилось, как снег хрустит. Он вдыхал морозный воздух и наслаждался его чистотой. Даже тишина перестала казаться абсолютной, слух обострился и улавливал тихие, ранее незаметные звуки: шелест веток, шуршание позёмки, даже ветер. Ветер, оказывается, мог разговаривать совершенно разными голосами. Теперь Нику нравились именно те минуты, когда старики не суетились со своими дневными хлопотами, не перекрикивались громко со двора или из скотного сарая, когда ничего не лязгало, не скрипело, не орали козы и не кудахтали куры. Вечер, ночь, раннее утро – в городе они звучали совсем по-другому. Здесь всё было иначе, и очень медленно, почти незаметно, начал изменяться сам Ник. Ему уже казалось, что эксперимент удался и он вполне себе вылечил приступы своей бессмысленной хандры и тоски. Но не тут-то было.
Неприятности начались, когда внезапно исчезло электричество. Старики моментально помрачнели, настроение у них упало до нуля. Кузьма после тихих, но вдохновенных матерных импровизаций пожаловался Нику:
– Как в прошлый раз вырубилось, ёп, два месяца на свечки дышали, Лексеич спас. Бегал там у себя, выяснял, что да как. Столб где-то недалече от трассы повалило, пока нашли, пока починили. Так мы тогда, с перва его приезда, ну чтоб сказать-то, ждали, а потом, ёп, ждали, чтобы он разобрался. Все запасы свечные порешили, фу, провоняли все свечками этими стеариновыми. Лексеич грозился какой-то генератор купить, да где ж он, хуёва лешего, генератор этот!
Да, резкий запах стеарина за две недели стал привычным и для Ника. До Лапшаева они дозвонились, хотя у Ника сотовый разрядился, а зарядку он в своё бессрочное путешествие взять забыл. Единственный на троих (сразу вспоминались старухи-грайи с их драгоценным глазом) старенький «самсунг» стариков, который брал только с пригорка за скотным двориком, долго не хотел ловить сеть. Несмотря на видимую плачевность ситуации, Ник, выражаясь языком Лапшаевского племяша, «просто угорал», глядя на Степаныча, тыкающего большим корявым пальцем в маленькие кнопочки. Старик с трудом забрался наверх по скользкому боку холма, за ним было полезли и соседки, но Лукерья сразу же потеряла равновесие и с протяжным визгом поехала вниз на четвереньках, по дороге сокрушив Конкордию. Ник, стоя внизу, пытался прислушаться к разговору, благо Кузьма орал во весь голос, полагая, что так надёжнее. Уже из сиплых фистул отрывистых реплик Ник понял, что Голубятник заболел, надо запасаться терпением и ждать. Так оно и оказалось. После сеанса связи Кузьма Степаныч еле-еле сполз с холма и прокряхтел: