Спорить с ним было абсолютно бесполезно. Иногда, правда, мне удавалось взять верх, но в таких случаях он всегда прибегал к неотразимому аргументу:
– Как ты можешь так говорить! – закипал дед. – Если бы не я – где бы ты был? А? Я тебя спрашиваю! И я тебе скажу: тебя бы не было! Вот так! Кто бы тебя родил, я спрашиваю? Твой папа? Так он ничего не может родить, если я не скажу.
Когда я вырос и стал приезжать из Москвы только на каникулы, дед неизменно заявлялся за мной в белом пиджаке и белой кепке. И мы шли на набережную Днестра, где гуляли такие же старики в таких же белых пиджаках и белых кепках. И возле каждого он останавливался и громко вопрошал:
– Ты знаешь, на кого учится мой внук или ты таки ничего не знаешь?
И грозно с высоты своего почти двухметрового роста наклонялся над перепуганным обладателем белого пиджака, который круглыми глазами обнаруживал свое полное незнание. Тогда дед поднимал кверху исколотый портняжьими иголками палец и восклицал:
– Он учится на вора! – Внимательно проследив за реакцией (не дай бог, она не была восторженной!), он продолжал допрос: – А ты учился на вора? Нет, ты не учился на вора. Ты воруешь без образования.
Чтобы не вдаваться в подробности и – упаси бог! – не пересказывать ему теорию Мандельштама о ворованном воздухе, я просто объяснил деду, что учусь помаленьку воровать, и он воспринял это известие с полным лукавства пониманием и удовлетворением. Главное – чему-нибудь выучиться.
По мере того как «белые пиджаки» на нашем пути исчерпывались (большей частью убегали от деда на другую сторону набережной), мы спускались в пельменную, брали бутылку водки, по паре порций пельменей (в одну тарелку) и продолжали свой давний спор.
– Зачем вы все-таки ворвались в театр? – интересовался я с видом военного стратега. – Ведь он не имел никакого стратегического значения. Вокзал уже захватили, городскую управу захватили. И еще эта маска! Зачем?
– Э-э-э! – задирал он вверх исколотый иголками палец. – Ты мне скажи, что есть человек? Не знаешь? Правильно, никто не знает. Потому что человек сам по себе – ничего не есть. Так, серая пыль на столе. Кто его видел? Кто его знает? Может быть, все видели, но никто не знает. А когда человек в маске, на него все обращают внимание. Это почти как костюм, который я пошью.