А проснулась я от того, что кто-то меня звал. Причем это не
был привычный голос медсестры, который зычно оповещал о том, что утро пришло и
процедуры не за горами.
– Эй, ты! – разбил тишину палаты надменный и резкий голос.
Таким обычно разговаривают те, кто абсолютно уверен – им все по жизни должны.
Да вот только не на тут напал. Я отреагировала тем, что перевернулась на другой
бок, легла лицом к стене и крепче сомкнула веки – общения от меня нахалка не
дождется, пускай не надеется. – Эй, я к тебе обращаюсь! – продолжила возмущенно
та, еще бы ножкой притопнула. – Не делай вид, что не слышишь меня, девка! – потребовала
грозно. Ну-ну, пускай старается, пока я все еще лежу и не шевелюсь. Невоспитанная
девица выдала еще парочку указаний, но я осталась верна слову, данному самой
себе, и не подумала шевелиться. – Пожалуйста, – ее голос вдруг задрожал, стал жалобным,
сорвался, и я услышала всхлип. – Пожалуйста, помоги мне, – чуть ли не шепотом
продолжила она. – Только ты можешь меня спасти…
– Тебя что, привязали на ночь? – я понимающе хмыкнула и
развернулась к раскаявшейся нахалке. Что такое спать, обездвиженной, я, к
сожалению, знала не понаслышке.
Увиденное заставило сдавленно охнуть и выругаться, а если бы
я в тот момент не лежала, и вовсе сшибло бы с ног. Дальней стены палаты, возле
которой стоял умывальник, не было. Совсем. Вместо нее вдаль простирались
какие-то – иначе не назвать – покои. Огромная комната, оформленная в стиле примерно
восемнадцатого века – в этом я не сильна, так что за точность не ручаюсь, со
всеми этими рельефными, расписными стенами и потолком, лепниной, наборным
паркетом, резной мебелью с пухлыми подушечками, богатыми люстрами и обязательным
камином. А на фоне всего небывалого великолепия стояла… я. Как никогда
величественная, с высокой сложной прической, упакованная в старинное платье с
пышной юбкой и кучей оборок, правда, судя по виду наряда, уже не первой
свежести. Я стояла на самом краю исторического помещения с разнесчастным,
потерянным видом и тянула руки к палате.