– Пей же, – настойчиво сказал Аитон, и Тимандра, которая хотела спросить, почему ей подана запретная чаша, не осмелилась возразить и сделала несколько глотков.
– Выпей до дна! – велел Аитон, но девушка оцепенела.
Такого пряного, сладкого, тягучего и пьянящего вина она никогда не пила!
Оно было похоже на свежий мед, и в то же время в нем отзывался темный, терпкий вкус, который вмиг связал язык Тимандре, и она ощутила, что ее покинул дар речи, а потом в глазах потемнело и руки ослабели.
Она испугалась было, что уронит драгоценную чашу, но тотчас почувствовала, как Аитон принял ее из ослабевших рук.
Тимандра ощутила, что ноги у нее подгибаются, а веки наливаются тяжестью. Потом девушка почувствовала, что Аитон поддержал ее и осторожно опустил на ложе. Голова так сильно закружилась, что показалось, будто ложе вместе с ней оторвалось от земли и несется невесть куда.
Но вот головокружение прекратилось, и Тимандра осознала, что она по-прежнему в храме – лежит на мягчайших козьих шкурах и ждет встречи с богом.
Странно… почему-то Аитон не спешил прикасаться к ней. Не то чтобы Тимандра этого жаждала, скорей, наоборот, однако брачный обряд должен быть исполнен! Что же он медлит?..
– Погоди, прекрасный мой Аитон! – раздался нежный женский голос, и на миг Тимандре почудилось, что это она заговорила. Однако это оказался голос какой-то другой женщины – говорившей чуть в нос, да еще странно, незнакомо выговаривавшей слова.
Кто это? Одна из жриц?
Тимандра попыталась посмотреть, но не смогла открыть глаза. И в то же время с ней случилось что-то очень странное. Тимандра знала, что она, скованная тягостным оцепенением, лежит на брачном ложе богини, – и в то же мгновение удивительная легкость овладела ею и она словно воспарила высоко-высоко, под самые своды храма, и оттуда увидела свое собственное бессильно распростертое тело, стоявшего над ним Аитона, а рядом с ним – какого-то невысокого, очень худого юношу с длинными, тяжелыми, старательно завитыми иссиня-черными волосами. У него были огромные черные глаза, тоже, как у Аитона, обведенные стими. Лицо было таким бледным, что нарумяненные щеки и накрашенные губы казались окровавленными. Юноша был обнажен по пояс и облачен только в фуста – короткую юбку наподобие тех, которые носили мужчины на Крите еще с древних времен. Только его фуста оказалась гораздо короче, и на ней не были нашиты золотые пластины.