– Лариса, я летом коров в деревне пас от рассвета до заката, –
улыбнулся Богатырёв. – У меня иммунитет к солнцу. Меня с цыганятами
на привозе путали.
– Где?
– На рынке, – быстро поправился Володя.
Сам первый год в Москве шокал, акал, пока старшина русификацию в
армии не поправил.
«Как бабушка отшептала», – напомнил мозг.
– А, ну так и говори – «рынок», – старалась вносить в него
корректировки по ходу дела Лариса, доставая из сумочки вновь кипу
паспортов, которые собрала перед входом в самолёт с формулировкой –
«в бизнес-классе целее будут».
– Я стараюсь изживать из себя говор, но сама понимаешь, семья
рядом, – тут Володя обнаружил в толпе людей знакомые лица. –
Напоминают о суржике.
– Ничего, перевоспитаем, – ответила Лариса и все дождались
родственников и знакомых. – Ты главное работай, работай… эм… над
собой.
– Етижи-пассатижи! – донеслось от деда, который покачиваясь,
подошёл к Ларисе и обнял вдруг как родную. – Не думал я, что
доведётся при жизни за границей побывать. Спасибо тебе, Лариска. По
гроб обязан! Слышь, Волька? Сам ежели не вздумаешь на Ларке
жениться, разведусь и повторно подадим. А если обидишь – по жопе
надаю ремнём. Понял меня?
Старик, что уже на две головы ниже был внука, не выглядел
грозно, но сказал – как отрезал. Даже кулак показал.
Лариса покраснела немного, довольная похвалой. Первая достойная
благодарность за месяц.
Вика рядом надулась. Отвернулась сразу.
– Бать, я уже загорел? – тут же спросил Панас, рукава закатав
ещё в самолёте. – Глянь!
– Ой, иди ты козе в трещину! – ответил отец с помятым лицом и
помехами в голове.
Как будто радиотрансляцию настраивали, и кто-то крутил ручку, не
в силах сразу поймать нужную волну.
– Чего сразу козе-то? – обиделся старший сын и ткнул в первую
попавшуюся женщину. – О, гляди, трансвестит! Тут с ними надо
поосторожнее. А то наткнёмся.
– Куда это ты наткнуться собрался? – тут же вдела руки в боки
Оксана и кулак показала. – Ты ещё случайно воткнись!
– Какой я тебе трансвестит? – обиделась женщина всяких без
всяких признаков кадыка. – Я просто в баскетбол играю! Ступня
широкая.
– Простите его, он у нас с лошади в детстве падал, – тут же
сказал Борис Степанович, поднаторев в извинениях ещё в Мокрой иве.
– И всё головой. Головой. Я ему ещё и говорю, ты жопой в седло
садись уже! А он свою линию гнёт. Упрямый, сука. А лошади-то у нас
никакой и не было.