— Они… мертвы? — В его голосе прозвучали нотки удовлетворенного
злорадства, так что, естественно, я насторожилась.
Но удивился он абсолютно искренне. Правда, я его и не
подозревала. Трудно за пять-десять минут успеть перестрелять троих
мужчин из пистолета, потом пристегнуться к батарее и
вырубиться.
— Да, убиты, — сообщила я с серьезным лицом очевидную истину. В
конце концов, парень пережил стресс, так что вправе вести себя
немного странно.
— Это они привезли меня сюда. — В глазах, плавно меняющих цвет с
ослепляюще-янтарного на серовато-желтый, сверкнула ненависть. Но
потом, еще раз внимательно оглядевшись, парень заволновался. Однако
объяснять ничего не стал, тряхнул головой, опять покачнулся и
присел на подоконник.
— Я — орлогриф, — сообщил он, в упор глядя на меня. Наверное,
чтобы проверить реакцию.
Точно! У грифонов есть разделение на подвиды. Орлогрифы и
львогрифы. Все зависит от головы. У орлогрифов она орлиная. Но
грудь, крылья и передние лапы у всех грифонов обычно птичьи, а
хвост, задние лапы и вся задняя часть тела львиные. Независимо от
подвида. Правда, иногда бывает наоборот: передняя часть туловища
звериная, а задняя — орлиная.
Птичья голова на львином теле… отвратительное уродство! Но я
попыталась вести себя как профессионал и даже не вздрогнула. Вроде
бы не вздрогнула.
— Меня зовут Брендон Греймсен.
А вот теперь я вздрогнула. Потому что Греймсены — это моя родня
по материнской линии. И ни о каких порочащих связях, да еще и с
приплодом в виде половозрелой химеры лет двадцати — двадцати пяти,
я слыхом не слыхивала. Конечно, может быть, это кто-то из совсем
дальних родственников? Мало ли Греймсенов по всему миру?! Фелиния —
не единственная страна, в которой живут кошкообразные оборотни.
Опять же, мигрантов никто не отменял…
У нас здесь кого только не встретишь: и псовые, и птичьи, и
обезьяны себе маленький городок отвоевали в пригороде. Храм вот
возвели и грифонов в аэробусах катают… Твари!
Внезапно во мне проснулось что-то типа родственного инстинкта. В
конце концов, этот парень был наполовину львом, а обезьяны —
шумными вороватыми бестолочами.
Поэтому, нарушая все свои принципы, я оставила Брендона в
комнате и направилась на кухню. Там уже шел вовсю допрос водителя
обезьяньего аэробуса.
И развивался он по схеме: «Ничего не видел, ничего не слышал,
никому ничего не скажу».