…
За свадьбой Лии последовали другие увеселения, королю вдруг захотелось немного развлечь сыновей, к которым он был неизменно требователен. Гулянья удались на славу, без принужденности и натуги, музыканты не фальшивили, повара не подвели, цветы не завяли преждевременно, дамы были нарядными и довольными. Наблюдая за Реем, король гордился, что вырастил достойного преемника. Младший сын опять принес ему огорчения, он присутствовал лишь на вводных церемониях и затем сразу же уходил к себе.
– Эти празднества задуманы и ради тебя тоже, – упрекнул его государь с обидой.
– Ты полагаешь, папа, что каждому приятно лицедействовать на казенных игрищах?
Король не стал спорить, не раз он уже проигрывал неучтивому отпрыску словесные поединки. Кто внушает ему дикую, перевернутую логику?! Надо срочно поговорить с учителями. Надо проверить, что он читает, зачем он надолго уединяется с философом. Король раздражался, а спустя какое-то время получил сокрушительный удар: Арри попросил освободить его от официальных обязанностей.
– Ты в своем уме?! – закричал оскорбленный отец. – Ты принц, это твое предназначение, ты не можешь вести себя, как простой мастеровой.
Арри побледнел, глаза обездвижились и будто затянулись пленкой льда. Он молча ушел.
Врач назойливо приносил ему лекарства, но упрямый монарший сын их отвергал, спокойно повторял, что здоров и ни в чем не нуждается. В его окне, то даря галактики, то отнимая всё, шевелились контуры и бездонности Храма, и каждый жест таинственной субстанции был противовесом тому, что Арри вынужденно наблюдал вокруг себя ежедневно. Как несносны отстоявшиеся в веках традиции и условности! Как трудно сознавать, что великолепнейший дворец стал его тюрьмой. Неслаженные звуки придворной маеты сплавляются в монотонный, надоедливый гул, от которого нельзя отшатнуться, который воображает себя голосом жизни. Он не может затронуть лишь Храм, не в состоянии посягнуть на него, не имеет права… Неприкосновенная твердыня беседует с Арри, навязывая свой язык, свои приемы, обращаясь к каждому и ни к кому; ее язык не изучаемый, и тем не менее весть льется прямо в душу, захватывает всю ее, и только этот томящий плен парадоксально и невнятно сходствует с подлинной свободой…
Целебное воздействие Храма заключалось не в том, что он возвращал воспаленную психику к обычным стандартам, скорее, он отводил от них, разрывал закосневшие лимиты и очерчивал вышины, на которых нейтрализуются и болевые пороги, и спазмы блаженства. Иногда он пробивал едкими лучами сокровенные залежи человеческой сути так, что возбужденный участок глубины грозил уничтожить поверхность. Арри видел, что невозможно исследовать и выразить его взаимоотношения с Храмом, они наличествуют как непреложная данность, они просто есть, и в свете этого бытия растворяется все…