После войны я зажил нормально, иногда, обычно по ночам, ныла левая нога, в которую вонзилось с десяток осколков, но в остальном нормально. Семья, дети. Но жизнь проплывала мимо меня, я не чувствовал её теплого дыхания. Казалось, что последний день, когда я жил, прошёл в коровнике, где мы неудачно запекали картошку, а потом пошли домой, наслаждаясь звездами и тихим шелестом ветра.
Только вот иногда приходил сон, душный, тяжёлый. В нём колючая проволока, ржавая, грязная, на иголках налеплена земля, которая пахла почему-то копчёной картошкой, опутывала мне ногу, а вместо крови из ранок лился вязкий мазут, потом проволока превращалась в белые нити, которые тянули вниз с кровати, в ледяную слякоть. А потом дальше. В города-руины, в поля с трупами, которые садились и смотрели жемчугом глаз, тянули руки, пытались ухватить, но им никак не удавалось. Тянула мимо строек и восстановленных заводов, мимо детского смеха и весны. Мимо сына и дочери, мимо жены, мимо звёздного неба, которое медленно затягивали тучи. Тянуло куда-то далеко. И вот я уже слышу грохот и вижу огромный механизм, смазанный кровью и внутренностями. Он дрожит, он работает, хоть и проржавел насквозь. Он огромен, выше неба. Вот куда меня тянут нити. Туда, внутрь. Я совсем близко, вот уже, ещё немного и меня утащит в железные шестерни, перемелет кости и я стану смазкой, удобрением для Машины, которая много древнее меня, которая будет продолжать работать даже когда умрут мои дети и постареют их правнуки. Механизм, состоящий из огромных шестерней, облепленных белыми нитями, исчезает. Там, где он был, стоит Варя, и грустно улыбается, убирает прядь с лица, складывает ладошки, и на земле возникает тень огромного волка, который скалит пасть, а с клыков капает темная кровь. Я кричу имя сестры. Звёзды падают, чертя на небе алые штрихи, их так много, и все они падают, каждая из них, рухнув, уничтожает за раз тысячи жизней, а звёзд так много. Механизм гудит, урчит, только это не Машина, а моя сестра плачет или смеется. Но Варя исчезла, на её месте снова стоит смесь шестерней и нитей, царапает небо и я понимаю, что нет и не было у людей бога, кроме этой ржавой Машины, ей они служат и приносят жертвы, прикрываясь идолами и благими намерениями. Только ей. Машине, войне, Варе, гостье. Какая разница? Бог един во всех лицах. Я просыпаюсь.