– Верно, – против воли произнёс я. – Я и сейчас ничем таким не мучаюсь. Просто вспомнил об этом, как ты говоришь, периоде исключительно в связи с твоим появлением на моём горизонте.
– Ага. И всё ещё думаешь, что я из «конторы»?
– Да ничего я не думаю. – Я пристегнул поводок к ошейнику Зорро, намереваясь уехать.
– Нет, подожди! Мы ещё не договорили. – Сикол схватил за ошейник волка, который (диво дивное!) лизнул ему руку. – Ты думаешь, я приехал из России с целью вынудить или уговорить тебя убить Гаршавина? Это полная чушь, и я тебе неоднократно об этом говорил. Я здесь для того, чтобы помочь тебе справиться с душевной травмой, нанесённой садистом. Справиться же можно лишь одним способом, – расквитавшись с ним. Нет, физического его существования мы прерывать не будем. Мы прервём его деятельность, как главного редактора, причём навсегда. Означает это, что из «Гранады» его уволят и никуда больше не возьмут, даже близко ни к какому издательству не подпустят. И тогда – вперёд, к новым свершениям. А они у тебя обязательно будут, ибо ты принадлежишь к числу тех счастливчиков, которые не только умеют писать, но и имеют о чём писать. Рассказ Жака Дорньера об операции «Леопард», например, так и просится на бумагу! Кровавые события в Заире в Катанге, где сотни французов были убиты, но тысячи спасены, благодаря легионерам. Разве ты не хочешь рассказать эту историю?
– Не подходи ко мне больше, – смиренно попросил я, распираемый желанием дать этому, так много знавшему обо мне человеку хорошего пинка. И добавил: – Пожалуйста.
Он продолжал верещать о кровоточащей ране в моей душе, и о том, что с ней я не смогу написать ни строчки, но ровное шуршание шин моего велосипеда вскоре стало единственным доступным мне звуком. Если не считать шума ветра в ушах и ритмичного постукивания об асфальт когтей Зорро, бежавшего рядом.
*
Самым неприятным было то, что Сикол оказался прав. Я не смог преодолеть в себе тяги к писательству. Старался, но не мог, ловя себя на том, что часами неподвижно сижу, уставясь в белую стену, а в голове идёт непрерывная работа. Там встраивались в сюжетную канву воспоминания и факты, и диалоги набегали друг на друга, пихаясь локтями. В конце концов, не выдержав пытки, я набрал на компьютере первую фразу своего нового романа: – «В среду семнадцатого мая около десяти часов утра в кабинете командира 2-го парашютного полка Иностранного Легиона зазвонил телефон». Набрал и почувствовал, как к горлу подкатила тошнота, ибо я мгновенно представил сидящего у себя в кабинете, похожего на паука Гаршавина, тянущего, плотоядно усмехаясь, к телефонной трубке свои мохнатые ручки-лапки. Не зная, как он выглядит на самом деле, я продолжал содрогаться от омерзения, пока не пересел от компьютера к уже привычной белой стене. Там снова принялся обдумывать сюжетные ходы романа, беззвучно шевеля губами в желании запомнить генерировавшиеся мозгом со скоростью, сравнимой с пулемётной очередью, диалоги. Я понимал, что нужно срочно начать писать иначе голова лопнет от переполнявшего её виртуального текста. Но не мог заставить себя подойти к компьютеру. Все мои попытки заканчивались неудачей. Одного взгляда на монитор хватало, чтобы всё, связанное с новым романом, вылетало из головы. Зато вспоминалось, как сидел ночами над «Они возвращаются…», и как глумился надо мной подонок Гаршавин. Сикол, кем бы он там ни был на самом деле, оказался прав, – я не мог заставить себя забыть о существовании подонка. И это бесило.