Наступившую тишину в мастерской разорвал мегафон:
– Ваша минута истекла.
Отдаваясь в подвале эхом, по бетону загрохотали сапоги.
Замешательство развеял Кузьмич.
– Как говаривал великий полководец: «По коням!» – ободряюще крикнул он и буквально влетел в открывшийся коридор.
– Стойте! – окликнул его Стародубцев.
– Что такое? Хотите остаться и сообщить товарищам чекистам о своих творческих планах? – поинтересовался слесарь.
– Оставьте вы это, – художник показал на бутылку «Столичной», – может, с этим туда нельзя.
– Да вы что, милейший, – запротестовал Кузьмич, – оставить здесь это… Вы в своём уме? Или смерти хотите, совсем от радости бдительность потеряли. Ха! Это же в два счёта даже невооружённым взглядом трезвенника сразу вычисляется, сколько нас здесь было.
– Ну, смотрите, я предупреждал, – сказал Стародубцев.
И они поторопились шагнуть в загадочную зовущую неопределённость, с надеждой на спасение и с верой в русское «авось».
Дверь за ними закрылась и исчезла, будто её не было вовсе. Они прошли по коридору и оказались в сумерках слабо освещённого помещения. Кроме одиноко пустующей вешалки, стоящей в углу, и белой двери с позолоченной ручкой, здесь не имелось ничего. Над дверью светилось засиженное мухами зелёное пятно с ядовито-оранжевой надписью: «Служебный вход».
– Мухи! – нарушил тишину Кузьмич.
– При чём тут мухи? – переспросил Погодин.
– Как при чём?! Это же означает две вещи. Одна из них радует: здесь есть жизнь! Вторая же менее приятна, – продолжил истолковывать сомнительную примету Кузьмич, – теперь мы точно влипли!
– Послушаешь вас – и умом можно тронуться, куда ни кинься – кругом одни враги, – сказал Стародубцев.
Он подошёл к двери и подёргал за ручку. Дверь была заперта.
– Соблюдайте конспирацию, – хмурясь, предостерёг Кузьмич.
– Что за глупость? Может, мне ещё прикажете ветошью прикинуться и тухнуть в этом склепе? – возмутился Иван. – Нет уж, с меня хватит! – и он стал что есть силы стучать кулаком в дверь.
– Бога ради, успокойте своего друга, – обратился к Погодину Кузьмич.
– Как вы себе это представляете? – поинтересовался Семён.
Кузьмич, негодуя, показал на вешалку.
– Да вот, хоть бы ею. И раза так два-три успокойте.
Стародубцев резко повернулся и, сверля пальцем воздух в сторону слесаря, зашипел сквозь зубы:
– Вот! Вот она, классовая неприязнь. Мне надоели ваши дурацкие советы, меня тошнит от вашего идиотского толкования надуманных примет. И, более того, мне надоели вы сами.