Бобка вынул из кармана мишкин глаз. Поднес к своему. Посмотрел через желтоватое, чуть обожженное с краю выпуклое стекло на изменившегося жука.
Некоторое время слышалось только, как чавкает и чмокает вода в тазу.
Убрал глаз.
– Ну почитай, – опять загудел Бобка.
– Дак уж наизусть его, поди, выучил. Письмо-то.
Луша крутила из простыни веревку. С нее лилась вода.
– Ну и что.
Жук снова толкнулся сухим лобиком в линейку и побежал в другую сторону.
– А стирать кто будет?
Луша вытянула из кучи на полу следующую простынь, утопила в горячей пене и принялась ее пытать, мучить.
Луша стирала всем, кто мог ей за это заплатить.
– Ты, што ль?
Бобка открыл рот. В сенях грохнуло, тяжко плеснуло. Что думал Бобка, осталось неизвестно, видно было только, что шевельнулись губы. Шурка боком, как краб, втащил ведра. Ноги у него были темные от пролитой воды.
Сдвинул шапку на затылок, почесал лоб: жарко.
Луша легко подняла ведро, опрокинула в кадку на печи. За ним другое. Струя казалась витым металлическим жгутом. Луша брякнула на пол пустое ведро.
– Давай шапку-то твою тоже постираю. – Она предлагала это с каждой стиркой. И всегда как бы невзначай.
Шурка мотнул подбородком.
– Не? – подняла брови Луша.
– Она не грязная.
Шапка была такая, что сложно было определить ее цвет. Серо-черно-сально-бурый.
– Как скажешь. – И на этот раз не стала спорить.
Шурка сел за стол.
Луша еще немного потерла об ребристую доску простынь. Стряхнула с рук пену. Открыла заслонку, сунула полено печке в круглый ротик. Потом еще. Еще. Ротик выглядел удивленным: весной печку так не кормили. А потом жадно набросился на еду.
– Фух, – сказал Бобка. – Жарко.
Луша будто не слышала. Летели из-под рук клочья пены. Работала ротиком печка. Шурка молчал. Шапка наливалась жаром. Казалась тяжелой, горячей, мокрой.
«Пех-пех-пех», – донеслось из ящика. Предупреждающее кряхтение, потом разверзался крик, от которого Валя маленький делался красным. Крик мог значить что угодно: еда, покакал, мокрый, спать, ко мне или все это сразу. Сейчас он значил одно: жарко.
Только жуку, сухому и твердому, было хорошо: в комнате вдруг настало лето.
– Письмо-то читать будем? – Луша отряхнула руки. Как будто забыла, что сама только что говорила: старое же, выучили давно.
– Будем! Будем! – обрадовался Бобка. Столкнул жука линейкой на пол. Тот упал с сухим стуком и тут же дал деру.