Санаторий, бывший ведомственный, оказался на удивление хорош. И врачи были грамотные, и медсестры с пониманием. Номера, конечно, сиротские, с казенным запахом старого белья, но что с того, когда вечером снег летел с небес тихо-тихо и толстые елки ловили его широко расставленными лапами, а утром наст искрился, как люстра в ДК имени Бринского, куда маленького Арцыбашева мама водила на Новый Год.
Арцыбашев старался радоваться. Но было тяжко, как барсуку, вытащенному из родной норы. Остро хотелось домой, и не просто хотелось, а ощущалось как физиологическая потребность организма.
В день отъезда Алексей Николаевич первым стоял у дверей рейсового автобуса. Всю дорогу домой протаивал дырочку в заиндевевшем окне и улыбался. Чувствовал он себя после всех процедур, надо признать, отлично.
Он не стал даже заезжать домой, а сразу от станции взял такси и помчался к костюковскому дому.
– Этот мир придуман не нами! – фальшиво пел Арцыбашев, шагая по лестнице на пятый этаж. – Этот мир придуман не мной!
Ираида распахнула дверь. Иссиня-черный халат шелково лоснился, маки на подоле полыхали алым. Арцыбашев даже заморгал.
– А, Алексей Николаич! Минуточку!
Сверкнула белыми зубами и уплыла вглубь квартиры.
– Вот ваше растение! Между нами, девочками, кактусовод из вас никудышный.
Арцыбашев поднял на нее непонимающий взгляд. Где Сигизмунд?
– Он у вас был весь сухой, – пояснила Костюкова. – Чаще надо поливать.
Арцыбашев поморгал. Поливать?
– Внимательнее надо быть, Алексей Николаич, внимательнее!
Арцыбашев снова уставился на опавшую коричневую массу в горшке – и окаменел.
– Что… где… – прохрипел он, когда обрел способность говорить.
– По-моему, без этих ужасных волос он даже симпатичнее, – с беззаботной улыбкой сказала Ираида.
– Где… мой… кактус…
– Вот же он. Не узнаете?
– ЧТО ВЫ С НИМ СДЕЛАЛИ?!
– А что это вы так кричите, Алексей Николаич? Я вам не Мельников, на честь вашей зазнобы не покушалась. Держите себя в руках!
Улыбка застыла на ее лице, как приклеенная.
Алексей Николаевич взял горшок с погибшим цефалоцереусом и, тяжело дыша, пошел вниз по лестнице. Язва в желудке скрутилась – и вдруг развернулась, как пружина.
– Лифт работает! – вслед ему любезно сообщила Ираида Семеновна.
Арцыбашев не слышал. У него звенело в ушах.
Он прошел тысячу триста восемьдесят пять этажей, прежде чем добрался до наружной двери и распахнул ее. Ветер снежной пятерней толкнул его в лицо. Снаружи мела пурга, такси расплывалось вдалеке и все вокруг расплывалось, пока Арцыбашев шел, шел, шел…