Бабушкино плечо пахнет мёдом и летом, словно впитало запах тех яблок. Хотя сейчас зима, и занавески на бабушкиной кухне колышутся от пробравшегося через заклеенное окно ветра.
– Ты что? – пугается она. – Что ты… Что ты?! За что?
Я объясняю. Она растерянно улыбается, потом набирает воздуха в грудь и выпаливает:
– Что ты, глупенькая? Разве ты виновата? Что ты… Ну-ну… Давно ты мучаешься? Дурочка! При чём тут ты?!
Я снова утыкаюсь в розовое, пахнущее яблоками плечо. Вдруг понимаю – я вон какая выросла дылда. Огромная, несуразная, как лошадь. А бабушка стала маленькой, сухонькой, как мотылёк. Если я захочу, легко могу её приподнять. А всё равно получается: она хоть и слабенькая на вид, внутри сильная, и даже такую лошадь может легко утешить.
В комнате стол накрыт к обеду. Я не сажусь – застываю у шкафа. У бабушки полно фотографий. Цветные, чёрно-белые, они повсюду – в шкафу, на комоде. Там и мы с Иркой маленькие, и маленький папа, и бабушка с дедушкой молодые, смеющиеся, возле какого-то пансионата. Ирке не нравится её фотография, она всё бурчит, что она давно уже не этот толстый младенец с черешнями на ушах, а красавица. И в доказательство притащила бабушке целый ворох фотографий с Мальдив, куда они ездили отдыхать с Костей, где она позирует то так, то эдак на берегу океана.
А мне Ирка нравится младенцем. Она тогда, наверное, не была такая вредная, как сейчас. Кстати, после того как она с Костей познакомилась, она ещё вреднее стала. Всё учит меня жить. Так делай, так не делай, а вообще школа – это ерунда, главное – работа. Ага, ерунда. Попробуй вон походи каждый день в место, где тебя считают немой. Но Ирке я о своих трудностях не рассказываю. Смысл?
Я смотрю на фото маленького папы. Ему годика три. Он держит в ручках грузовик и рассматривает его с серьёзным видом.
– У него такие ресницы были, что девчонки все завидовали, – говорит бабушка, входя в комнату с тарелкой квашеной капусты. – Они его дразнили: «Коля, дай нам ресницы, дай нам кудри свои!»
Бабушка ставит тарелку на стол.
– А он злился, – улыбаясь, сказала она. – Всё бегал, пытался волосы смочить, чтобы они не кудрявились.
Я смотрю на её глаза. Они плохо видят сейчас. Но они всегда будут видеть то, что у бабушки уже внутри. И я тоже вижу то, что внутри.
– А сейчас его постригли, наверное, – говорит бабушка и закашливается.