Да и сам парк превратили в непонятно
что. Сплошные кабаки, соревнующиеся в том, кто громче включит
музыку, и китайская барахолка с товарами на любой вкус: от мигающих
свистулек до надувных музыкальных шаров и водных пистолетов.
Гомон за моей спиной усилился,
добропорядочные граждане наперебой рассказывали подоспевшим
милиционерам, кого и за что нужно посадить. Но едва им предложили
стать свидетелями происшествия, как желающие вмиг рассосались.
М-да, определенно, есть вещи, которые никогда не изменятся в нашем
мире. Я вздохнул и двинулся в общагу.
Студенческий приют встретил меня
тишиной и прохладой. Оно и понятно, практически все студенты
разъехались по домам. Остались такие, как я, которым в принципе
некуда было податься (у моего студента, тело которого я занимал, и
родни-то не осталось). Те из ребят, кто устроился на работу и
договорился с комендантом насчет общежития, взамен помогая в
ремонтных работах. Остальные разъехались по станицам и селам. Ну а
городские изначально жили у мамки под боком. К нам только в гости
захаживали.
Глубоким летним вечером в
студенческом доме и вовсе никого, кроме вахтерши, не было. Молодежь
разбрелась кто куда: кто на танцы, кто на свиданки, кто на море. Я
поздоровался с Агриппиной Тарасовной, по-простому тетя Грапа,
мельком подумал, надо бы у нее что-то про чудо-доктора поспрошать,
а еще лучше про подземелья. Тарасовна была в таком почтенном
возрасте, что могла и царя-батюшку застать. Но при этом шуршала
электровеником и за порядком блюла строго, без ярого фанатизма, но
и спуску студентам не давала.
Тетя Грапа знала все и обо всем, и
обо всех, само собой. Госбезопасность со своей шпионской сетью в
подметки ей не годилась, настолько отлаженно работала Агриппинина
система сбора информации. Я притормозил было возле вахты,
размышляя, спросить или не спросить. И если спросить, то в первую
очередь о чем? Но лень-матушка одолела меня по всем фронтам, и я
прямиком отправился в комнату, прихватил полотенце, сбегал в душ и
с чувством выполненного долга завалился спать.
— Леша, Леша, очнись, Лешенька, —
кто-то крепко держал меня за руку, окликая по имени.
Хотелось проснуться, но тяжесть в
груди не позволяла вздохнуть, не давала пошевелиться. Где-то
вдалеке послышались раскаты июльского грома. В наступившей тишине я
вспомнил, как умирал там, в своем времени, и забился на кровати,
пытаясь вырваться из душных объятий дурного сна. Но тело меня не
слушалось.