Что осталась, растраченную двухстами
Заливал, орудуя как закуской
Ядовитым дымом. Ломал и строил.
Приводил себя я в шестое чувство.
И пока далек еще от покоя.
I
Невозможно объять необъятное – с чем здесь спорить?
Чрево, хоть выверни, есть не победы флаг,
Но лишь пути, отпечатавшим влажный след,
Следствие. Кажется, много лет,
Сложенных накрест с длиной пространства,
Я не писал тебе. И это суть ответ
Ненависти моей к совершенью странствий.
II
Время идет. К годам прибывает снег —
Не столько вершин, но тротуаров, в лучшем —
Заломленных кепкой откосов крыш;
И вычитания рокот в стадах идущих
От суммы сцепления жмущихся к телу тел,
Теряется в их многоголосой гуще.
III
Местность, не располагающая к прогулкам:
Что ни шагни – борозда… но кость
Та же, что белой когда-то трубкой
Ляжет сюда, веруя в прочность мышц,
Стынет в прыжке. Я твой вечный гость
В этом пространстве – пустом и гулком.
Взгляд ложится на вещи, на себя самого —
В ряду же. Рассеченные гранью дужек
Толстостеклых очков, недужат
Под снегами деревья. О
Переменах поверхность пальцев
Грезит – чтоб навсегда сменить
Ощущение камня, нити, холодной влаги
На твою, оттиснутую в бумаге,
Кожу. Как способность беззвучно выть
Нам дана алфавитом, равно
Нам дана не сочащая кровью рана.
Если можно в песках хранить
Города, то, наверное, как-то можно
И на выжженный вместе с мышцей
Шаг, которого шорох слышится,
Наложить печать безвременья – ложный
Бросить след опустевшим ложем.
Нарастаю кольцами год за годом
Нарастаю кольцами год за годом:
Сын, отец и муж. Только вот до Духа
Не дошел еще – но осталось время.
Подо мною сухими корнями тлеет
Череда имен – от отца и деда,
До когда-то жившего в львиной шкуре
Папуаса с хитрым прищуром глаза —
Поколений триста до унитаза.
Расслоился соленый в отсветах берег
Океана, который с другого края,
Серебренный льдинами, преломляет
Тех же солнца лучей красноватых пальцы.
Мой баркас летит на закатном паре.
Мне не видно волн, я боюсь остаться
В темноте посреди этой древней лужи,
Хоть моя душа и ее не уже.
Ветер спит в камнях. Мы идем на пристань.
Доберусь до дома – зажгу все лампы.
И в таких огнях самодельной рампы
Сам себе сыграю про белый город,
Размотавший с обрыва дороги в море,
Наказавший себя под палящим солнцем,
Зачехливший себя на три пальца пылью,
Но не сдавшийся ни на крупицу гнили.