А ведь все могло бы так легко устроиться, возвратись он в Нант. Отцу, который не может понять, почему сын дошел до того, что стал репетитором, и который тщетно старается убедить его обратиться к карьере юриста, он отвечает в марте 1851 года:
«Дорогой папа, ты пишешь, чтобы я подумал прежде, чем ответить тебе, но размышление имеет свои истоки в ледяных горах неуверенности и уныния. А страна моего бытия далека от севера, она ближе к жарким зонам, где царствуют страсти. Я готов на то, чтобы рубежами ее были труд, скука, печаль, слава и т. п. Но беда в том, что орошается она одной лишь надеждой, так что я все уже обдумал.
Репетиторством я занялся лишь для того, чтобы на сумму этого заработка уменьшить родительское даяние. Мне тяжко, что я не могу достаточно заработать на жизнь, да и вам нелегко меня поддерживать… Что же до адвокатуры, то вспомни свои собственные слова: нельзя гнаться за двумя зайцами сразу! Работа, которую я мог бы получить у г-на Поля Шампионьера, отнимает у меня семь-восемь часов в день. А работа в конторе заставит меня приходить в половине восьмого утра и уходить не раньше девяти вечера. Что же мне останется на себя самого?
Вы ошиблись насчет побуждения, заставившего меня действовать таким образом. Литература – прежде всего, ибо лишь на этом поприще я смогу добиться успеха, все мои мысли сосредоточены на этом!.. Буду ли я одновременно заниматься юриспруденцией, не знаю, но, если трудиться на обоих поприщах, одно убьет другое, да и адвокат из меня вряд ли выйдет.
Уехать из Парижа на два года – значит растерять знакомства и связи, уничтожить результаты всего начатого. Значит, дать неприятелю возможность заделать брешь, восстановить укрепления, вновь прорыть траншеи. В парижской конторе не работают восемь часов в день. Раз уж ты конторский служащий, так уж им и останешься и ничем другим не будешь».
И вот он цепляется за эту страну, «орошенную только надеждой», но если «рубежи ее – труд», то, по-видимому, отнюдь не печаль, ибо тон его писем по-прежнему бодрый.
Среда, в которой он живет, «жаркая зона», ему бесконечно мила.
В конце концов, разве он не является другом великого Дюма и Дюма-сына, который лишь на четыре года старше его, но уже автор романов, имеющих успех, и вот-вот станет прославленным драматургом? Разве он не посещает салон г-жи де Баррер, а с 1850 года и салон пианиста Талекси, где встречается с Дюпоном