Мериптах с благоговением посмотрел в сторону главного храмового здания. Оно было закрыто для простых смертных. Только жрецам, пророкам и особым прислужникам дозволялось, скромно склонив голову, входить в величественный прохладный портал. Молитвенный разговор с богом проходил вдали от глаз непосвященных. Возбужденное воображение Мериптаха всякий раз устремлялось вслед за ними и рисовало чудесные, смутные и волнующие видéния. Впрочем, учитель Неферкер кое-что рассказывал об устройстве внутренних залов. На стенах там изображены необычайной красоты картины, но не охоты или сбора плодов земли. На них фараоны, когда-то правившие Египтом из пределов Мемфиса, стояли на коленях перед богом Птахом и получали из его рук дар власти и бессмертия. Однажды верховный жрец Птахотеп, рассмотрев сына правителя в замызганном мальчишке, благоговейно замершем перед храмовым входом, разрешил ему помогать четверке молодых жрецов, ведавших солнечными часами на заднем дворе храма. Два раза в неделю Мериптах с помощью веника и кувшина с водой ухаживал за каменным циферблатом, и сердце его пело от ощущения своей добродетельности. Подпустить мальчика ближе к делам священским Птахотеп не решался, зная, для какой роли готовит мальчика его отец, князь Бакенсети, и не смея открыто перечить воле правителя.
«Дом жизни» располагался сразу направо от широкого главного входа. Длинное одноэтажное здание, состоящее из двух больших залов и двух маленьких комнаток. В двух первых располагалась школа, в двух других дом учителя Неферкера и его престарелого слуги.
Мериптах, встав на четвереньки, подобрался к первому низенькому окошку, осторожно заглянул внутрь. Увидел он там то, что и рассчитывал увидеть. На глиняном полу на корточках сидело десятка три учеников-подростков, каждый левой рукой придерживал на коленях навощеную деревянную дощечку, а в правой держал тростниковую палочку. Меж ними расхаживал, чуть припадая на правую ногу, узкоплечий, горбящийся старик, учитель Неферкер. Он только что раздал задания ученикам и теперь смотрел, что они там карябают на своих дощечках. На лице у него застыло выражение недоброжелательной усталости. Время от времени он похлопывал себя по колену главным своим учительским инструментом – жесткой тростиной и, забравшись себе в рот двумя черными пальцами, со страдальческим видом шевелил единственный торчащий из верхней челюсти зуб. Когда учитель маялся зубной болью, лучше было в «Доме жизни» не показываться.