Чужак не шевелился, но был жив. Я слышал, как ворох газет и картонок, которыми он попытался накрыться, тихо шуршал от его мелкой дрожи. Любопытство взяло верх и я, мягко ступая по продрогшему бетонному полу, подкрался ближе.
Около кучи макулатуры лежали обломки досок, клочки бумаги и ещё какие-то жутко вонючие лоскуты. Похоже, чужак пытался разжечь костёр, но окоченевшие пальцы подвели двуногого и тот уполз в угол. Умирать.
Груда газет пошевелилась. Чужак открыл глаза.
Он долго пристально всматривался во тьму, силясь различить своим слабым человеческим зрением того, кто наблюдал за ним. Меня. Затем он пошевелился снова – приподнял ворох макулатуры. Меня обдало вонью помойки, протухшей рыбы и тоски. Тоски такой, что захотелось тут же плюхнуться задом на мёрзлый бетон и, запрокинув пасть, завыть на затянутую плитой и свинцовыми тучами луну.
– Эй, Пёс… – прохрипел чужак, – Залезай. Вдвоём теплее…
Не знаю, почему, но в тот момент я растерял всю осторожность, набитую годами жизни брошенной дворняги. В конце концов двуногому ничего не стоило вскрыть глотку неосторожного пса, чтобы сожрать его на ужин. Я несколько раз видел такой исход. Всё—таки двуногие – самый жестокий народ, от них можно ожидать чего угодно. Но почему-то у меня не возникло даже мысли, что именно это знакомство может для меня плохо кончиться. Возможно оттого, что сил у двуногого едва хватало, чтобы удержать на весу приоткрытое одеяло из газет. Но скорее всего причиной тому был струящийся смрад тоски брошенного пса, так тесно роднивший меня с ним.
Так или иначе, помедлив всего секунду, я принял приглашение. Чужак тут же обнял меня, накрыв полой лохмотьев засаленной куртки, и уткнулся носом в мою шею. На слипшуюся шерсть упали горячие капли. Чужак плакал.
– Спасибо, – прошептал двуногий.
Со временем тепло наших тел заполнило бумажный конверт из газет, и мы оба провалились в беспамятство.
Так мы пережили нашу первую ночь.
Утро начинается не с кофе. По крайней мере, не у бездомных собак и прочих божьих тварей. Наступление нового дня ознаменовывает громогласное урчание пустого брюха, ломота в замёрзших лапах и наползающее вслед за исчезающими сновидениями плотное марево безнадёги. Не хочу показаться нытиком, но утро типичного бродяги – полный отстой.
Утром ничуть не теплее, чем ночью. Ледяной бетон обжигает лапы, лёгкие сводит от морозного воздуха, и всё тело треплет – не спасают ни свалявшаяся шерсть, ни жировая прослойка. Откуда ей, собственно, взяться при нашем-то рационе?