- Мы договаривались на двадцать, - медленно выговорил я.
- А ну, давай, давай отсюда! Деньги ему! – озлился Юрий
Панасович, грубо толкая меня к калитке.
Я устоял и выцедил:
- Ш-шкура! Да подавись ты ими!
- Ах, ты… - и визгливые маты разнеслись в сумерках по всему
двору…
* * *
Ночью я долго не мог уснуть. Тишина опала на поселок. В открытую
форточку задувал сквознячок, не донося ни тарахтенья машин, ни
пьяного гогота. Лишь из-за прикрытой двери глухо накатывал
отцовский храп, да едва слышно тикал будильник – его стрелки
отсвечивали зеленым, смыкаясь на единице.
Всегда плохо сплю на новом месте. А нынче… Не знаю, может, я
один на свете такой, что запросто смирился с переносом во
времени?
А что мне было делать? Орать дурным голосом? Головою об стенку
биться? Ну, попал! И что теперь? Есть в моем нынешнем положении и
плюсы, и минусы. Но плюсиков куда больше. Вот и радуйся… Чего ты не
радуешься?
Я тоскливо вздохнул. Впереди у меня долгий и непростой путь. Не
получится у меня исповедовать мещанский принцип «моя хата с краю».
Если не попытаюсь выправить тутошнюю реальность, если не предупрежу
наших… Ладно! Пусть они всё равно введут войска в Афган! Но на душе
будет чуточку спокойнее, если хоть что-то изменю.
И опять стану надоедать, со своим послезнанием! Надо, мол,
вывести «ограниченный контингент», пока не поздно!
Как всё это осилить, как смочь – не знаю. С чего начинать –
понятия не имею! Подметные письма слать? Тайком прокрасться на
госдачу к товарищу Брежневу? Или к Андропову?
А тут еще этот… куркуль! Зла на него не хватает…
Я откинул одеяло, и сел, спустив ноги на коврик. Сколько себя
помню, всегда меня отличала опаска, боязнь деяния. В мыслях-то я
был крутой мачо, а вот приходит пора решимость проявить – и
начинается... Цепенею и зажимаюсь.
«Тварь я дрожащая или право имею?..»
Дотянувшись до трикушника, натянул его. Подцепил пальцами ног
сандалии, и на пуантах - к окну. Через улицу чернели угловатые
объемы пятиэтажек. Луна едва выглядывала над их горбатыми крышами,
добавляя ночи не света, а тьмы.
- Вперед, - скомандовал я сиплым шепотом.
Шпингалеты поддались легко, рамы отпахнулись с легким скрипом.
Спрыгнув на картофельные рядки, я отворил калитку и выбрался в
проулок.
«Куркуль» не спал. За плотно задернутыми шторами калился тусклый
свет, а магнитофон тянул украинскую народную. Надо полагать, Юрий
Панасович накачивался горилкой. Тихо сам с собою...