Янн засмеялся. В руках у него была папка без этикетки, лежавшая на столе.
– Трудно себе представить, чтобы Мут закупался в «Икее»!
Тьери ахнул и, отпрыгнув, налетел на мраморный столик, отчего ваза на нем покачнулась и стала падать. Янн бросил папку и успел подхватить вазу, крикнув:
– Тьери, merde![4]
Он решил, что эта ваза ар-нуво из… из Нанси? Попытался вспомнить художника-стеклодува на рубеже веков, работы которого покупала мать для очень, очень богатых клиентов, но это оказалось нелегко. Те вазы всегда были темные, из дымчатого стекла с оттенками зеленого, коричневого и оранжевого, с цветами и побегами, ползущими вверх по стенкам.
– Иисус, Мария и Иосиф! – завопил Тьери.
– Тише, ты! Они тебя все равно не услышат посреди города!
Тьери резко отвернулся от Янна к стене, навалившись локтем на стол и издавая нечленораздельные звуки.
– Эй! – окликнул его Янн, наконец встревожившись. Похлопал приятеля по плечу. – Ладно, пойдем уже.
Тьери не двинулся с места, но медленно протянул руку за спину, показывая на пол позади стола. Янн посмотрел в ту сторону.
– О-о-о! – На полу, позади стола, навзничь лежал дуайен. Глаза его были открыты. Рядом валялось перевернутое кресло. – Бежим!
Тьери обернулся, заставил себя взглянуть на тело Мута, потом перевел глаза на друга.
– Янн, нельзя же его так оставлять!
Янн потянул Тьери за свитер.
– Нельзя, чтобы нас тут поймали! Мы сюда проникли незаконно, да и куда будем звонить? Он мертв! Наверняка сердечный приступ.
– Давай хоть «Скорую» по дороге вызовем! – взмолился Тьери, доставая телефон. Янн поймал его за руку.
– Его утром найдут! Давай быстро отсюда!
– Анонимно можно позвонить, – возразил Тьери.
Янн взял Тьери за плечи, повернул к себе, посмотрел ему в глаза.
– Возьми себя в руки. Старому хрычу уже ничем не помочь. Надо о себе подумать и быстро отсюда исчезнуть. Утром его найдет уборщица. Давай идем.
Тьери посмотрел на друга – аргументы Янна его убедили. Если их найдут в кабинете Мута, никому из них стипендии не видать, да и из университета наверняка вышибут. И окажется он учителем французского где-нибудь на рабочей окраине Марселя, как его отец.
Он снова посмотрел на дуайена, ужаснувшись его открытым глазам. Этот взгляд Тьери Маршив запомнит на всю оставшуюся жизнь. Через тридцать лет, когда он сам окажется главой теологического факультета маленького американского колледжа, его четырехлетняя дочь сорвется с качелей, и на две или три секунды ее пустые глаза будут таращиться в огромное чистое небо, пока она не переведет дыхание, а Тьери, уже на грани обморока, разразится слезами облегчения. И еще раз он увидит такие глаза у одного слишком худого и слишком нервного коллеги, который после ежедневной пробежки по кампусу свалится с инфарктом в кабинете у Тьери.