Я вспыхнула. На миг разум будто отключился, и я выпалила:
— Простить? Я впустила в дом раненого. Спасла. Спрятала.
Вылечила. А он воспользовался мной, будто… будто… продажной девкой!
Оставил перстень в расплату за услуги! Я никогда его не прощу!
Все, теперь Бран знает, что я вовсе не добропорядочная вдова, а
порочная женщина… Не знаю, что на меня нашло, но я рада, что
проговорила вслух то, что давно меня мучило.
Хорошо, что Розали убежала вперед и заняла очередь на карусель.
Она не должна знать, какой мерзавец ее папаша.
Бран молчал целую вечность, его лица было не разглядеть в
вечернем полумраке.
— Ты уверена, что все обстояло именно так? — осторожно спросил
он.
Я фыркнула. И почувствовала облегчение. Бран не мог задать
вопроса глупее, но все-таки в нем слышалось сочувствие.
— Нет, конечно. Мой несостоявшийся муженек будет любить меня до
гроба. Но только где-то там, вдали от нас с Розали.
Бран промолчал. Молчала и я.
Постепенно вечерняя прохлада остудила меня. А потом я даже
озябла. Подозвала Розали, потрогала ее нос — теплый. Птичка не
замерзла. Она не стояла на месте, все время бегала и прыгала.
— Мамуля, мне не холодно! Мне жа-арко! — поклялась Рози,
обмахиваясь ладошкой.
Бран расстегнул сюртук и накинул его мне на плечи. Я сжалась,
будто мне на плечи набросили змеиную кожу…
— Что ты делаешь? Прекрати.
— Ты замерзла. Это ничего не значащий дружеский жест.
— Дружеский? — Я посмотрела с подозрением, но подумала, что для
одного вечера достаточно препирательств, и плотнее запахнула полы
сюртука.
Бран проводил нас с Розали до дома, поклонился, перекинул сюртук
через согнутую в локте руку и ушел.
— Какой хороший день, — пробормотала Рози, забираясь в постель.
— Сладкая вата, мороженое, карусель. Пони!
Неприятное происшествие с Вурри успело выветриться из ее памяти.
Мне бы научиться так прощать…
Розали уснула, едва ее белокурая головка коснулась подушки.
Я натянула длинную хлопковую рубашку. Хмыкнула. Видела бы
я-восемнадцатилетняя этот ужас, который сейчас на мне. Я любила
полупрозрачные тонкие ткани, женственные силуэты. А теперь… Я
чувствовала себя старушкой. Неужели правда моя жизнь закончилась в
двадцать три года и в ней никогда не будет любви, доверия,
нежности?
«О каких глупостях ты думаешь, Вэл!» — выговорила я себе и назло
умылась самой ледяной водой.