Лето 1935 года
В одном из приречных районов Варшавы свет утреннего солнца скользил по стволам цветущих лип и осторожно перемещался по белым стенам виллы, выстроенной в духе тридцатых годов (штукатурка и стекло), где в кровати из белой березы – из такой древесины делают каноэ, медицинские шпатели и виндзорские кресла – спали директор зоопарка и его жена. Слева от них два высоких окна венчали широкий подоконник, на котором было удобно сидеть, со спрятанной под ним маленькой батареей отопления. Восточные ковры согревали пол из паркетных досок, уложенных вдоль комнаты, один угол которой занимало кресло из березы.
Когда ветерок приподнимал прозрачную занавеску настолько, что зернистый свет, не порождая теней, начинал просачиваться в комнату, ее еще едва различимые предметы возвращали Антонину в осязаемый мир. Скоро завопят гиббоны, а под их сумасшедшее уханье спать не может никто – ни просидевший всю ночь над книжками студент, ни грудной младенец. И уж точно не жена директора зоопарка. Ее каждодневно поджидали многочисленные домашние дела, и она ловко справлялась и с приготовлением пищи, и с малярной кистью, и со швейной иглой. Кроме того, ей самой приходилось решать и проблемы зоопарка, иногда весьма необычные (например, утихомиривать щенков гиены), что требовало от нее и определенных навыков, и интуиции.
Муж Антонины, Ян Жабинский, обычно поднимался раньше нее, натягивал брюки и рубашку с длинным рукавом, надевал на волосатое запястье левой руки большие часы и беззвучно спускался вниз. Высокий и худощавый, с крупным носом, темными глазами, мускулистыми плечами человека физического труда, он был немного похож телосложением на ее отца, Антония Эрдмана, польского железнодорожного инженера, который жил в Санкт-Петербурге и по долгу службы изъездил всю Россию. Как и Ян, отец Антонины был мозговитым, и этого оказалось достаточно, чтобы его и мачеху девятилетней Антонины расстреляли в первые дни Октябрьской революции 1917 года как представителей интеллигенции. И Ян, как и отец Антонины, тоже был в каком-то смысле инженером, только он выстраивал мосты между людьми и животными, а также между людьми и их животной природой.
Лысеющему, с венчиком темно-каштановых волос, Яну приходилось носить шляпу, чтобы летом защищаться от палящего солнца, а зимой от мороза, поэтому на всех уличных фотографиях он обычно в мягкой фетровой федоре, придающей ему вид собранный и целеустремленный. На некоторых снимках в интерьере он запечатлен за письменным столом или в радиостудии: челюсти плотно сжаты, кажется, что его легко вывести из себя. Даже когда он выбрит, легкая щетина все равно заметна, особенно в желобке под носом. Полная, аккуратно очерченная верхняя губа демонстрирует идеальный двойной пик, который женщины создают с помощью карандаша, эти «губки бантиком» – единственная в нем женственная черта.