Парень присаживается возле следов,
оглядывает их так и эдак, потом разворачивает пергамент и
внимательно рассматривает свои наброски. Только теперь варка может
их разглядеть и удивляется, как хорошо и правдиво срисованы
пробитые головы и разорванные лица рудокопов из мертвяльни.
– И чего? – нетерпеливо спрашивает
он. – Вы уже начнете творину искать или хотите еще погулять?
Рыжебородый вопросительно смотрит на
парня, но тот не видит его взгляда, погруженный в свои рисунки, и
будто не слышит вопроса варки.
– Накер! – окликает рыжий.
Парень смотрит на него снизу вверх,
прищурившись, и варке кажется, что он хочет сказать какую-то
колкость. Но не говорит, отворачивается, пожимает плечами и
поднимается.
– Попробуем.
До варки начинает доходить.
Рыжебородый запускает руку в свою
котомку, аккуратно достает оттуда коробочку. Открывает. Внутри –
маленькие деревянные фляжки, переложенные стружками и тканью.
Восемь штук. Он берет одну, так осторожно, словно она сделана из
тончайшего стекла и может лопнуть в его руках. Передает парню. Тот
стискивает фляжку и кривит губы, как от боли. «Она чо, пальцы тебе
глодает?» – хочет спросить варка, но молчит, скованный
напряженностью рыжего.
А тот развязывает ножны. Парень
вздыхает, морщится и в несколько глотков осушает содержимое фляжки.
Глядя на его выверенные движения, на крепкую шею, варка вдруг
понимает: дичок вовсе не недолеток и вовсе не тощий. Он жилистый,
крепкий, гибкий, как неразрываемый ремень.
Он принимает от рыжебородого ножны с
мечом, возвращает опустевшую фляжку. В глазах появляется азарт.
– Так это дичок – хмурь! – говорит
варка с таким возмущением, словно кто-то утверждал обратное. –
Дичок! Не ты!
Рыжий хекает в бороду.
– Вы поглядите, какой башковитый
варка! А с виду и не скажешь!
Парень повязывает ножны, закрывает
глаза и запрокидывает голову, полной грудью вдыхая травный ветер.
Дрожат темные ресницы, бегают глаза под сомкнутыми веками, чуть
шевелятся губы. Вдох-выдох, вдох-выдох. Его тело медленно тает по
краям, становится полупрозрачным.
– Ну всё, – говорит рыжебородый, – ты
на меня не гляди, на него гляди. Теперь Накер ведёт.
**
Хмурый мир – это такая смерть
понарошку: как будто ты умер, недоумер и завис в миге перехода
между жизнью и небытием.
В сером мареве нет ни верха, ни низа,
ни времени. Я знаю, что могу вернуться в любой миг, но мысли и
чувства кричат иное, животный ужас бьется в горле пульсирующей
жилкой, не дает вдохнуть, и серое ничто облепляет меня, заползает в
поры, путается в волосах, растворяет в себе рваным клоком
небытия... Неудивительно, что наставникам приходилось загонять нас
сюда палками и плетками. Даже под Пёрышком.