— И становится ясно, откуда у тебя столь необычные для девушки твоего возраста… — Он осекся.
— Для женщины моего возраста и профессии — самые обычные знания. А это… — Я зачем-то огладила юбку. — Утром я шарахнулась от зеркала. Но, думаю, привыкну.
Интересно, спросит, сколько мне лет? Или здесь, как и у нас, неприлично напрямую спрашивать такие вещи у женщины?
Не спросил. Разлил свежий чай, очень аккуратно — мне показалось, что преувеличенно аккуратно — поставил на стол чайник.
— А еще твой рассказ в точности соответствует ереси, которую проповедуют ведьмаки. Они говорят, что человеческая жизнь сама по себе не имеет значения, важна лишь польза, которую принес человек. Средний человек ничего из себя не представляет, значит, ценна только сила, которую можно извлечь из его жизни, и цель, которой эта сила послужит. Потому что душа непременно возродится в новом теле. Именно душа — бесценна, а тело человека ничем не лучше тела, скажем, курицы. Или коровы.
И, значит, можно резать кого ни попадя безо всяких угрызений совести. Удобно устроились. Эти ребята — если то, что о них говорят, правда — нравились мне все меньше и меньше. Но кто отличит, где правда, а где оговор?
— Одна из наших религий тоже утверждает, что после смерти душа находит новое воплощение, — заметила я, кивком благодаря за протянутую кружку. — Правда, ее последователи говорят, будто следующее воплощение будет зависеть от того, как прошло теперешнее. Можно оказаться собакой. Или деревом.
— Занятно, — Винсент отхлебнул чая. — Только я говорил не о религии. Вера — одна. Я говорил о ереси.
Чашка дрогнула в моей руке, чай выплеснулся на колени, но я едва заметила ожог.
— И что делают с еретиками?
Он осторожно вынул из моих пальцев кружку, опустил на стол.
— Не думаю, что тебе стоит это знать.
Кажется, я крепко влипла. Именно теперь, все, что было до того — семечки.
— Нет уж, предпочитаю знать, на что я уже наговорила.
Винсент потянулся через стол, взял мои ладони в свои, заглядывая в глаза.
— Это не имеет значения. Все, что здесь только что прозвучало, не выйдет за пределы этой комнаты.
Вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Не просто же так он уходит от ответа. Похоже я сама, своими руками… то есть языком дала ему отличный инструмент для шантажа. Нет, Винсент не походил на мерзавца, но, если бы на лбу у мерзавцев было написано, что они мерзавцы, у мошенников — что мошенники, и так далее, жизнь была бы куда как проще.