Потому что я была слабая. Я была
жертвой. А он видел цель и не видел препятствий, стискивая свои
руки вокруг моей шеи все сильнее. И наслаждаясь моей
беспомощностью.
Не знаю, сколько прошло времени.
Может быть пара секунд, хотя по ощущениям целая вечность,
наполненная страхом, отчаянием и болью. Но переборов накатившую
тьму, я осознала, что лежу на полу.
А он навалился сверху, тяжело и мокро
дыша мне в ухо, прижавшись щекой к моей щеке.
Одна его рука продолжала стискивать
мою шею, вдавливая ладонь в её основание, а другая шарила по телу,
яростно срывая ткань.
- Нет! – вырвался из горла надсадный
хрип. Легкие будто горели огнем, сердце заходилось в лихорадке, а
глаза выпучились настолько, что, казалось, еще чуть-чуть, и они
выскочат из глазниц, как пробки из шампанского.
Оцепенение резко схлынуло, будто
волна сошла, и я поняла, что могу не только лежать, вцепляясь в
мужские запястья, но и сопротивляться.
И рванулась изо всех сил. Попыталась
отодрать от себя беспощадную руку, которая, кажется, решила
положить конец моему существованию, но возможности были не то, что
не равны. Мои шансы на спасение таяли с каждой секундой, с каждым
не сделанным вздохом.
Кратковременная борьба грозила
закончиться истерикой.
«Демоны были правы, - промелькнула
спонтанная мысль. – Одной мне не выжить…».
Перед внутренним взором возник Сатус.
Он был призрачным, похожим на привидение, серьезным и очень
бледным. Брови сведены, а во взгляде сквозил укор. Он словно бы
говорил: «Ну что ж ты такая бестолковая! Постоянно нуждаешься в
спасении! Почему ты такая слабая?».
- Не сопротивляйся! – рявкнул Амир,
одной рукой рвущий на себе рубашку. Лицо его было перекошено и
искажено. Настолько, что в первое мгновение я предположила, что это
его злобный брат-близнец. – Маленькая шлюшка! Думаешь, я тебе
поверил! Поверил, что ты оказалась здесь случайно! Ты у меня сейчас
за все получишь!
Но нет, это был он сам – с губами,
стиснутыми в тонкую линию, восковым лицом, глубже прорезавшимися
морщинами и полубезумными глазами, который, я, кажется, запомню
надолго. Он жег ненавистью, такой жгучей, что она выплескивалась
наружу разъедающим ядом. А еще было желание. Желание сделать
больно, очень больно, так, чтобы кроме этой боли не осталось ничего
– ничего хорошего, доброго, светлого. И похоть, та похоть, которая
способна сломать любую гордость навсегда.