Полотенца были пропитаны какой-то вонючей гадостью, от которой
слезились глаза. Да и вообще стоять мокрым было совершенно
некомфортно. Рядом послышалось громкое бряканье, и резко пахнуло
спиртом. Повернув голову, я увидел, как Евгения остервенело трясет
в руках блестящую коробочку. Если у нее получится, то я знаю, кому
можно будет поручить чистку других инструментов из сумки. Вон с
каким воодушевлением трясет...
Наконец, мне вручили безразмерные штаны на веревочке и,
дождавшись, пока я их надену, затянули меня в халат. Тут же надели
шапочку и на затылке завязали тесемки от марлевой повязки. Честное
слово, почувствовал себя космонавтом: стоишь, ничего не делаешь, а
вокруг тебя народ суетится. Вспомнив просмотренные фильмы, я согнул
руки в локтях и поднял их вверх. Типа все, я хирург и сейчас
чего-нить начну чекрыжить.
Осмотрев меня, Агриппина немного расстроено покачала головой и
поманила меня к закрывавшей проход ширме. Ну вот почему в
хирургических халатах нет карманов? Аккуратно взяв в каждую ладонь
по инструменту, я сложил руки этаким ковшом, куда мне не менее
аккуратно положили лампы. Немного пригнувшись, я развернулся и
вошел в операционную.
Открывшаяся картина совершенно не вызвала у меня удивления. В
любом фильме, где показывали операции, все было точно так же. Стол,
на нем лежит некое тело, укрытое простынями. С одной стороны стоит
доктор, с другой медсестра. И в изголовье, рядом с баллонами, сидит
еще один. Дальше обычно начинались различия. Где-то все было
сурово, и слышались только команды доктора с повторением от
медсестры. Ну вот это вот «скальпель – скальпель!» и редкие
комментарии про давление и «мы его теряем». А где-то врачи весело
переговаривались и рассказывали друг другу истории, попутно кромсая
пациента.
Тут же было нечто среднее. Василий Васильевич негромко что-то
напевал себе под нос. Я разобрал что-то вроде «ты беги, беги
дорога, ширь без края, благодать». Судя по спокойной обстановке,
самая большая проблема сейчас – это злосчастный светильник.
– О! А вот и Слава в нашу славную, хе-хе, компанию пожаловал, –
заметил меня Успенский. – Прошу любить и жаловать!
Я же реально трусил, боясь помешать операции, поэтому,
пробормотав что-то вроде «здрасти», принялся красться вдоль
стеночки. Плюс на меня внезапно навалилась жаркая и влажная
атмосфера операционной, и я начал обильно потеть.