— Век человеческий недолог, и оттого люди увлекаются
плотскими радостями, забывая о бессмертии души. А ведь
только исполнение заветов Святых может даровать достойное
посмертие, — вещал взобравшийся на сооруженный посреди
широкого пустыря помост бородатый и нечесаный проповедник.
— Изначальный Свет дарит душе человеческой бессмертие,
но Тьма и ее слуги готовы пойти на любые
хитрости, чтобы совратить ее, наполнить скверной и обречь
на вечные муки в Пустоте. Бесам невыносим любой отблеск
Изначального Света, и чем больше душ людских они гасят, тем
сильнее становится Тьма. Опомнитесь! Отбросьте греховные помыслы
и восславьте Святых, ибо лишь их заступничество
сдерживает голодных тварей, заточенных в безвременье! Святые
поведут нас на последнюю битву, на битву, в которой
Изначальный Свет должен будет окончательно и бесповоротно
превозмочь Извечную Тьму!
Собравшихся послушать увещевания проповедника было не так
уж и мало — лениво переговариваясь между собой,
месили раскисшую от дождя грязь десятка три горожан.
Откровения старца они в большинстве своем пропускали мимо
ушей — просто для такой дыры, как этот городок, приезд
бродячего проповедника с кучкой последователей служил
не самым худшим развлечением.
— Какая чушь! — устало вздохнул я, и стоявший
на краю пустыря мужчина в промокшей войлочной шляпе,
башмаках со стоптанными деревянными подошвами
и в залатанном сером плаще кивнул, соглашаясь
с моими словами.
— Он слишком вольно трактует откровения преподобного
Модеста Оражского. — Мужчина решил, что нашел благодарного
слушателя, и двинулся рядом со мной по переулку.
— Эти откровения и сами по себе не носят
канонического характера, а в таком изложении
не могут применяться вовсе. Я неоднократно обращал
на это внимание достопочтенного Огюста,
но он не желает прислушиваться к гласу
рассудка!
— О! Так вы знакомы с проповедником? — хмыкнул
я и огляделся по сторонам.
— Так и есть. — Мужчина обернулся к оставшейся
в отдалении толпе и поджал губы. — Какого беса
ты сюда приперся?
— Брожу по городу, у меня полно времени
до вечерней кареты, — пожав плечами, не обратил
я никакого внимания на тон собеседника. — Увидел
проповедника, подошел. Меня, знаете ли, всегда интересовали
вопросы теологии.
— Ага, когда кошельки на рынке срезал
и по подворотням людям руки-ноги ломал, ты только
о теологии и думал, — буркнул мужчина, которому
по долгу службы была известна вся история моей жизни.
Малькольм Паре, граф Ронский, барон Лир и прочая был
не последним лицом в королевской тайной службе Стильга.
Правда, узнать его в этом оборвыше не удалось бы
и собственной жене. К тому же сейчас господин граф
возглавлял торговое посольство в Пахарту. — Что
с маркизом?