За тем, как в 1920–1930-е гг. утрачивало свой смысл и уходило в прошлое понятие «квартира», на смену которому пришли рабочие общежития и «коммуналки», — наравне с современниками наблюдал и Михаил Булгаков.
Михаил Афанасьевич приехал в Москву в конце сентября 1921 г., как он сам вспоминал, без денег и без вещей, «чтобы остаться в ней навсегда». В тот момент ему было тридцать лет, а за спиной — уже настоящая биография: во время Первой мировой войны он работал в прифронтовых госпиталях, служил земским врачом в глухом селе, излечился от морфинизма, участвовал в Гражданской войне, едва не умер от тифа, скитался по Кавказу, сочинял революционные пьесы для владикавказского театра… В Москве начинающий писатель тотчас столкнулся с квартирным вопросом:
И вот тут в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос… о комнате. Человеку нужна комната. Без комнаты человек не может жить. Мой полушубок заменял мне пальто, одеяло, скатерть и постель. Но он не мог заменить комнаты, так же как и чемоданчик. Чемоданчик был слишком мал. Кроме того, его нельзя было отапливать. И, кроме того, мне казалось неприличным, чтобы служащий человек жил в чемодане.>2
«Однодневные» адреса, ночевки у знакомых сменились первым постоянным местом жительства — комната для Булгакова нашлась благодаря помощи родственников и протекции самой Надежды Константиновны Крупской (по мужу — Ульяновой). Письма, хлопоты, неприятные разговоры с жилтовариществом и, наконец, Булгакова с первой женой, Татьяной Николаевной, прописали в доме № 10 на Большой Садовой улице — в одной из комнат коммунальной квартиры № 50, послужившей впоследствии прообразом легендарной «нехорошей квартиры» из романа «Мастер и Маргарита». Обстоятельства получения комнаты, полные бюрократического гротеска, Булгаков впоследствии описал в очерке «Воспоминание»: несчастный бездомный писатель, которого всеми неправдами пытаются выселить из коммуналки, пишет бумагу на имя Ленина. Вождь приходит к писателю во сне и усмиряет председателя домового управления, а на следующий день заветную бумагу подписывает Надежда Константиновна. Воспоминания о первых месяцах жизни в коммунальной квартире и попытках устроиться на новом месте были запечатлены писателем в очерке «Сорок сороков»:
Пролетарии выселяли меня с квартиры на том основании, что если я и не чистой воды буржуй, то, во всяком случае, его суррогат. И не выселили. И не выселят. Смею вас заверить. Я перенял защитные приемы в обоих лагерях. Я оброс мандатами, как собака шерстью, и научился питаться мелкокаратной разноцветной кашей. Тело мое стало худым и жилистым, сердце железным, глаза зоркими. Я — закален.