— Бить не давайте! — кричал Ибра,
которому мы закрыли почти весь обзор.
Оно и верно. Если сейчас отскочит
какой-нибудь рикошет, он даже среагировать не успеет.
Мяч перешел к Спиридонову. Тот сделал
ложный замах, прокинул вперед, чтобы следующим касанием пробить по
воротам. Именно тогда я успел выскочить и обокрасть его, после чего
помчался, как подорванный. Бежал так, словно не было сыграно тайма,
а меня, свежего, только что выпустили на поле.
Опорник соперника попытался схватить
за плечо, но я двинул им так, что он улетел в сторону. В грязном
подкате, даже не пытаясь сыграть в мяч, на меня несся один из
защитников. Не знаю, как мне удалось в последний момент
подпрыгнуть. Теперь между мною и воротами соперника были всего лишь
половина поля, второй защитник и вратарь. Голкипер вышел слишком
далеко, и сейчас с прытью испуганного кабана бежал обратно. Такое
ощущение, что даже быстрее меня.
Но я увидел то самое окошко, в которое
и можно было забить. Перекинуть голкипера. Раньше меня бы смутило
расстояние. Все-таки, так далеко я точно никогда не бил. Однако
именно теперь вкупе со все более нарастающей болью в животе
укреплялась и решимость. Поэтому я прокинул мяч на несколько шагов
вперед, разбежался и шмальнул.
Замерли все. И мои пацаны, и москвичи,
и зрители. Лишь вратарь вытянулся в тщетной попытке достать мяч,
пущенный ему за шиворот. Но тот пролетел под самой перекладиной и
оказался в воротах.
Первые несколько секунд никто даже не
поверил. Сначала опомнился Василий Степаныч, свистнув и указав на
центр. А уже потом ко мне рванула вся команда, крича нечто
невразумительное. Я шел им навстречу, пытаясь сдержать эмоции, но
губы сами растягивались в улыбке. Вот только шел все медленнее и
медленнее. Потому что боль в животе не просто вновь ослепительно
вспыхнула. Она нарастала с каждой секундой, пока терпеть ее не
осталось сил. И последнее, что я увидел — испуганное лицо
Максона.
Очнулся я на чем-то мягком, приятном.
И это было довольно странно. Газон не похож на перину. И бровка, с
избытком засыпанная резиной, тоже.
А когда открыл глаза, все стало на
круги своя. Я находился в больнице. Причем, довольно крутой,
насколько мог судить по мебели и каким-то навороченным приборам.
Одноместная палата с решетками на окнах — не хухры-мухры. Так, а
зачем здесь решетки?