Рыбные промыслы требовали на каждую путину тысячи женщин, их вербовали и везли на Дальний Восток, на острова и побережье Охотского моря. Они работали и на крупных траулерах, и на плавучих консервных заводах, и на береговых заводах, где солили селёдку, лосося и другие морепродукты. А имя им всем было «вербота». Их обижали, их презирали, наказывали рублем, а то и физически. Кто-то из этих женщин пытался как-то вырваться из этого «замкнутого круга», только мало кому это удавалось.
Привезли веселых девушек и на наш остров. Работать на рыбозаводе, на конвейере по двенадцать часов им было западло, а найти на островке «спонсора» невозможно. Многие из них были очень красивы и с хорошими фигурами и трудно было представить, что эта женская красота, так щедро отпущенная им природой и богом, не более чем приманка для «клиентов». Эта толпа охреневших без мужиков баб представляла серьезную угрозу для всех семей, живущих в этом «эдэме». Для всех, но не для Филипыча.
Отобрав трёх, а то и четырех красоток, этот безногий, ещё не очень старый пень устраивал в своей хижине танцы в навозе под балалайку. Водка лилась рекой, и вскоре старый развратник казался дамам Дон Жуаном, Казановой и вообще красивым парнем, своим в доску, а значит, и танцы можно устроить голышом, потрясти своими прелестями, соблазняя своего благодетеля. Под утро, устав от водки, пляски в навозе и стриптиза, обнажённые «махи» и танцующие «эвридики» валились на нары, на старую, облезлую медвежью шкуру. Кто-то под боком у деда, а кто-то в дерьме на полу. Утром, продрав глаза, дед выгоняет всех прочь, оставив себе самую «работящую». Вот она-то и будет жить с ним до конца путины, хоть в говне, но зато пьяна, сыта и нос в табаке.
Как-то раз, уже зимой забрел дед к нам с Серегой в гости. Пришел с бутылочкой и, как всегда, с надеждой на свободные уши, на которые можно навешать лапшу. А мы были и не против: идти некуда, заняться нечем, о телевизорах здесь и не мечтали, так что дед со своими байками в тот зимний вечер был кстати. В тот вечер поведал он нам, как потерял свои ноги.
«Вез я как-то контрабанду по льду вдоль берега. Нарты загружены пушниной: песцами и выделанными нерпичьими шкурами, ну и золотишко у меня водилось, намыл в устьях горных ручьев, с «кило» всего-то и было, но срок за это дают вполне реальный, лет пятнадцать-двадцать, а то и вышку. (Тут он прав, только по торосам вдоль берега он не мог гнать при всем желании).