Я задумчиво побрела сквозь лес, пытаясь вспомнить, откуда я пришла. Где был пруд? Где были домики?
А ещё раньше?
К вечеру я вышла на какую-то тропинку, спускавшуюся вдоль каменистого холма, и увидела далеко внизу огни. Они напомнили мне город, а потом – виллу.
И в этот момент я вспомнила, что со мной произошло.
Если в двух словах, то я сбежала из вампирского публичного дома.
Я остановилась, сошла на обочину и села на камень.
Теперь я, наверное, далеко. Да и вряд ли меня ищут. Не такая уж я драгоценность. Что там произошло? Наверное, какие-то свои межрасовые разборки. Ясно же, что те, кто напал, тоже были кэлюме. Иначе что значила эта сцена с отсечением головы? Мимоходом услышанные мной слова о телепатах?
Скорее всего, никого из моих прежних хозяев больше нет в живых. А если меня и будут искать, то не найдут. Я сама уже не знаю, где я.
Я посмотрела вниз, на далёкий шевелящийся огнями город. Солнце зашло, и над горизонтом разливалось марево ржавого оттенка.
Теперь, стало быть, я могу вернуться к нормальной жизни. По крайней мере, мне уже никто не мешает её, нормальную жизнь, вести. Получается, я свободна. Что надо?.. – Наверное, вернуться домой. Сообщить, что я, оказывается, жива. Восстановиться в институте – без образования меня никто на приличную работу не возьмёт. Даже, наверное, к врачу идти не придётся: если до сих пор не умерла, значит, не умру. Заражения крови нет, а ничем другим от вампиров заразиться нельзя… Правда, я сейчас, похоже, далеко от Москвы. Обратиться в полицию, что ли? Сказать, что попала в секту… заставляли работать… вот, истощала малость… поехала по глупости вместе с приятелем, думала, что влюблена… Мельком вспомнился Влад – как неясный сон.
Я снова пошла вперёд, но споткнулась, ухватилась за кусты и сообразила, что каким-то образом вышла к обрыву. Я, выходит, попала на тропинку, которая заканчивалась тупиком. Зачем только такие протаптывают?.. Я осторожно вытянула голову и посмотрела вниз. В полутьме было плохо видно, что у меня под ногами, но дальше поблёскивали голые бока скал.
Я вдруг поняла, что чисто физически не смогу уйти отсюда назад. Я никогда не смогу вернуться к нормальной жизни, что бы под этими дурацкими словами ни подразумевалось. Всё это призрачное благополучие, которое можно было бы обрести, если забыть о том, что меня где-то насиловали два года, казалось теперь совершенно ненужным, каким-то фарсом, не имеющим ко мне никакого отношения. Я никогда больше не смогу поверить в себя. Я никогда не смогу смотреть другим людям в глаза, чтобы не увидеть в них отражение себя – такой, какой я теперь сама себя видела: человек, который отвык задумываться, человек ли он. Из которого выпили всю жизнь, а тело выбросили на помойку.