Впрочем, ковёр – это не самая моя страшная потеря. И, наверное, это даже к лучшему, что все вещи из той нашей жизни канули в Лету, оставив лишь одни голые стены и обрывки воспоминаний, потому что… это очень страшно, когда есть вещи и нет людей. А так… Нет ковра, нет мебели, нет абсолютно ничего, что пришло бы вместе со мной из детства, точно так же как и нет… родителей. Есть в этом что-то до горечи справедливое.
Я не очень люблю вспоминать тот период времени, потому что это всегда болезненно тяжело. Но и не забыть я тоже не могу. Хотя порой мне кажется, у меня никогда не было той жизни, в объятиях любимых родителей и с той беззаботностью, присущей только детям. Обычно в такие моменты очень сложно поверить, что моя жизнь не началась с вызова в кабинет директора школы и известия, произнесенного сухим тоном кем-то из чиновников: “Твои родители погибли. Нам очень жаль”. Мне было двенадцать, и мой маленький мир умер вместе с ними. И да, я вру, когда говорю, что в этот момент начался новый этап жизни, потому что нечему было начинаться. Мертвенно-опустошённый я сидел на стуле и смотрел на директора школы и местного психолога в надежде, что кто-нибудь из них скажет, что всё это шутка, что это неправда, и мои родители, как и было им положено, ждали меня дома к обеду. Но все молчали, а я умирал, медленно и безвозвратно. Впрочем, я уже тогда понимал, что никто из них просто не способен был мне помочь.
Я часто вспоминаю их. Папу и маму. И каждый раз внутри всё болезненно сжимается. Это очень знакомая боль. Правильная. В ней заключена вся моя любовь к ним, вся моя память. Я никогда не сопротивляюсь ей. Ведь если я её чувствую, значит они всё ещё со мной. Это то немногое, что до сих пор связывает меня с ними спустя годы и десятилетия.
После мирных звуков нашего дома, тихого маминого голоса и многочисленных историй отца, жизнь в интернате показалась до невозможного громкой. Там уж точно было не до тишины. Вопли, крики, разборки, детский плач и непрекращающийся шум в ушах, раз за разом принимающий образ чужого незнакомого голоса, звучащего как приговор: «Они не придут. Нам жаль». И пусть я молчал днями, неделями, месяцами, на самом деле внутри себя я кричал. Кричал о том, как ненавижу эту жизнь, как я ненавижу себя, как… ненавижу родителей за то, что оставили меня одного. Нет, мозгами я, конечно, понимал всё, но сердце… Ему было не объяснить, что родители ни за что не бросили бы меня, если бы не авария и один пьяный мудак. Слово как-то само собой однажды пришло на ум, наверное, кто-то из взрослых случайно обронил, а мне вот в душу запало.