– Прочитал протокол и позвонил. У меня там свой человек. Встретились, поговорили. Охи, ахи, как он там, жив ли. Ну и… вот. Между прочим, я подкинул ей адрес твоего сайта. А через пару дней она звонит, спрашивает о тебе, снова ахи, охи, я и пригласил. А что? Не рад?
– В мужчине должна быть тайна, Лео. И нечего трепать за моей спиной.
Добродеев окинул взглядом внушительную фигуру Монаха и сказал:
– Христофорыч, в тебе еще много тайн. Если ты, беспомощный, лежа на асфальте, произвел на нее такое неизгладимое впечатление, то сейчас тебе и карты в руки. Материнский инстинкт еще никто не отменял. Ты бледен, молчалив, на твоем лице печать страдания и боли, ты одинок, ты…
Неизвестно, до чего бы еще договорился Добродеев, но тут раздался неприятный дребезжащий звук дверного звонка. Оба вздрогнули и уставились друг на друга. Монах разгладил бороду, Добродеев сдернул с себя фартук…
Толстая одышливая женщина в зеленых лосинах и свободной пестрой блузе с раздражением давила на кнопку звонка. Снова и снова. Потом вытащила мобильный телефон, набрала номер. Приложила к уху и долго слушала, бормоча ругательства; потом с раздражением сунула его в сумку. Напоследок пнула дверь ногой в золотой сандалии, собираясь уходить. К ее изумлению, дверь приоткрылась. Черт, открыто! Этот халдей забыл запереть дверь! Или чего похуже – вообще свалил, и плакали ее денежки.
Она ворвалась в квартиру, пролетела по коридору, отметила горящую люстру и свет в кухне и распахнула дверь в крошечную спальню. На миг застыла на пороге и, уронив увесистую торбу, тяжело осела на пол. Сидела, выпучив глаза, хватая воздух по-рыбьи раскрытым ртом, прижав к сердцу руку. Разлетелись по полу ключи, монетки, косметика, шоколадка и пластиковая заколка для волос. Разлетелись какие-то бумажки и несколько мятых купюр.
Горел торшер под красным абажуром, где-то работал телевизор и капала вода из крана. Тишина квартиры впитала и втянула в себя всякие мелкие звуки и звучки, стала густой и тягучей; неприятный затхлый запах старых вещей органично сочетался с ней; красный полумрак в спальне был вполне тошнотворен. И тошнотворным было зрелище обнаженного человека на разобранной кровати. Запрокинутая голова, разбросанные в стороны руки и общая неподвижность не оставляли сомнения, что человек был мертв. Кожа его была слишком белой, до синевы, мускулы рук и ног, казалось, были напряжены; белое постельное белье казалось красным в свете торшера…