Собран весь багаж, подан поезд наш,
и уже позади перрон.
Стоянка в Бурдване, и там лишь, не ране,
с Кештой столкнулся я,
Хитер старикашка – он понял: мне тяжко
и трубка пуста моя.
Кричал я полдня: «Когда от меня
ты уйдешь хоть на два шага!
Уезжай назад!» – а в душе был рад —
как-никак, а старый слуга.
Вот и цель – Шридхам, всех приезжих там
грабят панды
[11], крича о том,
Что приют дадут и к святым сведут.
Мы, отбившись от них с трудом,
Славный дом нашли, дни за днями шли,
я уже обжился вполне
И друзей завел, заявив, что, мол,
жить приятно хочется мне.
Но к девушкам Браджа
[12] я холоден стал,
и Кришна меня волновать перестал,
и стали цветы не нужны,
Исчезла граница ночи и дня, – оспа стрелой
поразила меня
и сказала: «Дни сочтены!»
Чуть свалился я, как мои друзья
поразъехались кто куда,
И за брата брат умирать не рад,
Кешта лишь не сбежал тогда.
В неродном краю кончить жизнь свою
человеку трудней вдвойне.
Как отец родной, он ходил за мной, —
умирать не давал он мне.
На Кешту гляжу, подойти прошу,
мысль о нем и та дорога,
Он ни день, ни ночь не отходит прочь, —
как-никак, а старый слуга.
«Ну, хозяин, как?» – говорит чудак
и лекарство вливает в рот;
Мой лоб – что огонь: на лоб мой ладонь
кладет он – не ест, не пьет.
«Будешь вновь здоров, под родимый кров
к старой матери и жене,
Избежав беды, возвратишься ты», —
он твердит неустанно мне.
Что ж, конец скрывать, я уж стал вставать,
когда с Кештой стряслась беда.
Я вот ем и пью, и болезнь мою
взял старик на себя тогда.
Он стонал три дня, звал в бреду меня, —
так и принял последний час.
Есть грустить с чего; гнали мы его, —
а теперь он ушел от нас.
Я в тоске, друзья, безутешен я, —
чересчур уж судьба строга.
С чем идти домой? – Умер спутник мой, —
как-никак, а старый слуга.