Воспоминания о родителях вызывали смешанные чувства. Мать очень спокойно приняла известие об отъезде дочери. Ее дочери исполнилось восемнадцать, и она вольна делать все, что захочет. Отец был зол, считая, что Эмми поступает опрометчиво, собираясь так далеко в такое опасное время. Мир стоял на грани большой войны. Он с подозрением отнесся к ее новому знакомому. Кто он, этот никому неизвестный Мэтт? Почему дочь выбрала его, имея достойный, приличный круг общения? Интуиция военного человека подсказывала об опасности, хотя об истинной причине этого путешествия он все же не догадывался. Впрочем, как и сама Эмми.
Поначалу все, что связывало ее с Мэттом, казалось закономерным. Знакомство на авиашоу, встречи, потом предложение уехать с ним на остров. Когда он говорил, что она непременно должна сыграть роль леди, его слова представлялись пустой забавой. Ей совершенно не подходила эта роль. Эмми американка – и этим все сказано. Она видела этих чопорных, надменных леди в спектаклях на Бродвее, куда приводила ее мать. Но там был театр.
– О чем ты говоришь? Притворяться? Как это делают актрисы? – возмущалась Эмми.
– Не совсем, хотя притворство, поверь, лучшее качество женского характера. В женской прямоте нет ничего хорошего, – отвечал спокойно Мэтт. Всякий раз, когда приходилось переубеждать в чем-то Эмми, он это делал с завидным упрямством. Быть может, поэтому Эмми в конце-концов соглашалась.
Не мечтает ли Эмми о театре? Нисколько. Проживать многократно чужие жизни на сцене ей не представлялось интересным. Тогда Мэтт заговорил о рисковом деле, о тайной миссии. Она должна ему помочь. Он сказал, что это важно для Америки, что у нее все получится. Ведь она дочь военного летчика. «Для Америки?» – переспросила Эмми. Вероятно, последний довод оказался убедительнее остальных. Вдали от родного дома она часто вспоминала слова Мэтта – «это важно для Америки». Напрасно отец рассердился. Когда он узнает об истинных мотивах поспешного отъезда дочери, то удивится такой смелости.
Спускаясь по лестнице, Эмми по-прежнему заглядывала в большое зеркало вестибюля. Каждый новый день был не похож на предыдущий. Она останавливалась всего на несколько секунд, чтобы спросить себя – кем ей придется стать сегодня? С Дэвидом было просто: ей не приходилось играть веселую, непосредственную мечтательницу. Она была такой, какая есть на самом деле, и свою первую встречу с ним вспоминала теперь с улыбкой. В танце Эмми старательно примеряла на себя интригующий образ волнующей страсти. Этот образ удавался лучше других, к тому же у нее был замечательный партнер, испанец Уго. В обществе хозяев города и военного начальства, она преображалась: взгляд становился задумчивым, на вопросы отвечала кивком головы или короткими, вежливыми словами. Театральные наряды, дорогой портсигар, игра в вист были всего лишь составляющими другой игры, условия которой она приняла не зная ее правил. Роль аристократки удавалась едва ли. Ее никто не называл леди, кроме маленького мальчика-малайца, посыльного. Только он услужливо и даже застенчиво говорил ей: «Да, моя госпожа, слушаюсь, моя госпожа». Ее это забавляло, она рассказывала мальчику об Америке, учила американскому произношению и покупала английский шоколад.