— Вы обещали меня повес-с… — Я втянула воздух сквозь зубы.
Выдохнула. Неприятно, что уж там, но орать повода нет. — Так какая
разница, болтаться в петле с обеими руками или с одной?
— Я грозился, а не обещал. И можешь говорить мне «ты», я не
против.
Руки коснулось что-то мягкое и холодное, кожу защекотали бегущие
капли, снова засаднил ожог, но мне было не до того. Глаза
распахнулись сами, я вытаращилась на Альбина. Я, значит, уже успела
представить во всех деталях и кнут, и собственное тело в петле, а
он… просто пугал? Пожалуй хорошо, что у меня не хватило слов, чтобы
высказать этому… этому… все, что я о нем думаю. Все-таки он
по-прежнему оставался сыном герцога, а я — дочерью трактирщика.
Альбин зыркнул черными глазищами и рассмеялся. Я задохнулась от
злости, но прежде, чем дар речи вернулся, в руке что-то
закопошилось. Ойкнув, я уставилась на предплечье и снова забыла все
слова— теперь уже от удивления. С краев ожога к центру наползала
свежая кожица: ярко-розовая, неровная: похоже, шрам все же
останется, но…
— Когда заживет, будет рубец, все-таки я не целитель, —
подтвердил мои мысли Альбин. — Пару дней почешется, в это время
молодую кожу легко повредить, так что вернешься домой, чтобы снова
не поранить, завяжи. Только чистым, а не этим. — Он брезгливо
покосился на оставшуюся в траве тряпку. — И в самом деле до свадьбы
заживет.
А когда отец Евы умолял его вылечить Имоджин, суля любые деньги,
не согласился. Потому что отец не походил на молодую симпатичную
девицу? Или я тороплюсь подумать об Альбине плохо, чего-то не
понимая? Мой папа как-то обмолвился, что не бывает «тыжврача»,
специалиста любого профиля: он, хороший врач «скорой», не рискнул
бы заменить, к примеру, поликлинического гастроэнтеролога. Потому
что нет «лечения вообще»: разные болезни требуют разных
подходов.
Или я сейчас, наоборот, хочу найти оправдание для сына
герцога?
Альбин в который раз белозубо улыбнулся и придвинулся ближе.
Пальцы скользнули под косу на затылке, и его лицо оказалось совсем
рядом.
— А это я возьму вместо платы за лечение.
В этом поцелуе, в отличие от первого, не было злости. Альбин
играл со мной, как кошка с мышкой, то сминая, прихватывая мои губы
своими, то едва касался, давая вдохнуть. Едва я успевала
опомниться, он снова вторгался языком, дразнил, теребя зубами,
ласкал, зализывая укус. Не знаю, как долго это продолжалось, пока
он наконец не отстранился. Я обнаружила, что сижу у него на
коленях, прильнув всем телом, а его руки обосновались у меня под
юбкой, хорошо хоть не между ног.