Анна, как обычно, не стала дожидаться, пока Ульяна поделится новостями, быстренько сказала, что работает над новым проектом, пишет сценарий мистического триллера, которым вроде бы заинтересовался сам Михайлов, а потом снисходительно процедила:
– А вообще я сейчас плотно подсела на омегаверс, чего, кстати, и тебе советую. В нем будущее.
– Чьё будущее? – поинтересовалась Ульяна с фальшивым интересом.
– А всехнее. Литературы, например. Живописи. Культуры, милая моя. Культура – она ведь как ртуть, не стоит на месте. Вот ты, к примеру, сидишь с почти голыми сиськами в кадре и думаешь, что это ново, а это уже сто раз обсосано и забыто. Потому что, хоть обижайся, хоть нет, но ты обеими ногами стоишь не то, что даже в двадцатом – в девятнадцатом веке. Это тогда благородные девицы обязаны были по определению немного музицировать, чуть-чуть петь, слегка писать натюрморты и пейзажи. А для чего? Чтобы выгодно продаться будущему мужу. Сейчас, чтобы добиться успеха, женщина должна быть на голову выше любого мужика. Просто ты вращаешься не в тех кругах, потому еще и витаешь в облаках. Помнишь, я говорила, что могу познакомить тебя с нужными людьми, разбирающимися в искусстве?
Ульяна замычала.
Пару-тройку лет назад она сдуру приняла приглашение Анны и явилась к ней в гости, прихватив бутылку вина, разодевшись в пух и прах. По телефону подруга долго и пафосно распиналась «какие будут люди, элита, богема…»
«Элита и богема» оказалась пятью помятыми мужичками в грязных свитерах, с дикими глазами и лохматыми бороденками, и двумя похожими друг на друга тетками неопределенного возраста, с прокуренными порочными лицами вокзальных шалав. Даже накрашены они были одинаково: с жирным слоем голубых теней на веках и морковной помадой, уже изрядно съеденной. Квартира в панельной шестнадцатиэтажке была убита в хлам бесконечными пьянками. Обои слезали со стен клочьями, от стен шел сивушный запах, а тусклые стекла окон не мыли, похоже, несколько лет. Ульяна шла по потрескавшемуся линолеуму, стараясь ничего не касаться, в полуобмороке увидела наглого рыжего таракана, и с тоской оглянулась на дверь: сбежать что ли?
– Это сам Савранский, – шепнула на ухо вынырнувшая из-за угла Анна, кивнув в сторону плюгавого мужичка, ковырявшего пробку на принесенной Ульяной бутылке. – А вот это наша знаменитая поэтесса Пенькова.