Черная речка - страница 3

и брандмауэр сентябрьской ночи

нависает над бывшим жильем.

Все старания врезать окошко

в эту плоскость холодной стены,

пусть не с форточку, пусть – хоть с ладошку,

обернулись лишь чувством вины,

под ногтями запекшимся бурым,

нервным криком ворон в пустыре.

Ни созвездий на небе ажуром,

ни водицы в колодце-дворе.

Не был дом ни большим, ни старинным,

в нем не жили цари-короли.

И признали его аварийным,

а признав – очень быстро снесли,

так, что даже жильцы не проснулись,

точно книгу на полку убрав.

Быстро – будто соринку смахнули,

ни пылинки почти не подняв.

И старик что-то тихо бормочет,

Взгляд и руки подняв к небесам,

Но брандмауэр сентябрьской ночи

Глух к его смехотворным слезам.

Когда выгорит все, что когда-то могло гореть,

полыхать, раскаляться, взрываться, хотя бы тлеть,

и осядет пепел, седой, как морской рассвет,

как поверхность морей луны, как хвосты комет,

он укроет от глаз, все, что было и быть могло,

он смягчит очертанья и эхо шагов и слов,

и колесных пар, врезающихся в рассвет.

И минута молчанья продлится десятки лет.

Когда выгорит все, что когда-то гореть могло,

испарится и то, что журчало, лилось, текло,

как кусочки неба лежало на площадях,

что себе забирало скуку, усталость, страх,

устремляясь в пространство, прорвав притяженья плен,

словно узник, устав от решеток, оков и стен.

И взовьется пыль, и закроет собою свет.

И продлится минута молчания сотни лет.

Когда выгорит все, что когда-то могло гореть,

даже воздух не будет больше по нам скорбеть.

Кислород и азот, аргон, углекислый газ

станут просто ветром. Забыв навсегда о нас,

забирая с собой запах сна и твоих волос,

запах кофе, вина и мяты, уйдет без слез.

Он умчится с песней отсюда воде во след,

превращая минуту в тысячи тихих лет.

Когда выгорит все, что когда-то гореть могло,

распадется сталь, и рассыплется в пыль стекло.

Камень станет песком, песок обратится в прах,

и все будет бесплотней, чем руки твои во снах.

Никакая сила не сможет сдержать частиц,

и они разлетятся стаей безумных птиц,

потерявших и дом, и зимовье, и солнца свет.

И молчание будет звучать миллионы лет.

– — – — – — – — – — – — – — – — – — – —

Я сижу на работе, время – четвертый час.

Этот город спит, и во сне он не видит нас.

Но, конечно, рассвет придет, и сведут мосты.

Где-то будет цвести пустыня, и петь киты,

кто-то выйдет в утро и кофе возьмет с собой,