Но если во времена застоя, при полном дефиците духовных и материальных благ любое предложение рождало спрос, поэт N был востребован и приправлял пряностью своих стихов пресную похлебку жизни, то в обществе рыночных отношений он стал никому не нужен. Успешный внешне, поэт вместе с тем чувствовал себя довольно неуютно, так как его уже несколько лет не печатали.
Он почти в полном одиночестве жил безвылазно на своей переделкинской даче, почти ничего в последнее время не писал, потому что не знал, о чем ему говорить в обществе, оглохшем от криков рыночных торговцев и шлюх от искусства, которые предлагали все радости мира любым желающим по демпинговым ценам постперестроечной эпохи.
Общество засуетилось. На него неожиданно обрушились обломки прежнего государственного здания, которые нещадно перестраивали новые владельцы. Но хлипкое здание от их работ не становилось прочнее, а скорее разрушалось. И все были заняты вопросом, как выжить, нежели его прежним вариантом – как жить.
Сначала поэт N посчитал, что это временно и неудачное госстроительство закончится так же скоро, как и началось, всё вернется на места, как бывало и раньше, поэтому для него самое разумное – переждать. Но бурная деятельность идиотов, дорвавшихся до власти, явно затягивалась, а пауза, которую решил выдержать поэт, грозила перерасти в полное молчание. Перед ним отчетливо замаячил призрак всеобщего забвения, поскольку в последнее время почти все редакторы литературных журналов сменились, и всё чаще поэту N приходилось объяснять, кто он такой, новым головорезам, прежде чем заговаривать о публикации.
Тогда-то и родилась у него идея выпустить собственное собрание сочинений, чтобы положить им некий конец своей творческой деятельности.
– Я буду первым поэтом в истории, который в зрелом возрасте добровольно отказывается дальше писать стихи. Первым, кто сам публично заявит о творческой смерти, – утешался N, изо дня в день обдумывая триумфальность своего ухода.
Но никто не хотел его публиковать, а тут вдруг такая удача: он знакомится с живым издателем, да еще и качественных книг! Наверно, никогда больше в жизни никому до этого не известный грузинский беженец из Абхазии Мамука Хуяшвили не слышал столько комплементов в свой адрес от человека, бывшего на порядок выше его и в культурном, и в социальном табеле о рангах.