Перед «Синицей в руках» толпилась небольшая группа людей. Правда, ей показалось, что все вроде были трезвыми. Бояться нечего. А то ведь есть такие места – не бар, а настоящее свинство, например «Красный маркиз». После закрытия пьяницы вопят под окнами полчаса, а то и больше. Но сейчас все разошлись степенно, каждый двинулся своей дорогой. Несколько человек направлялись в ее сторону, но Вилли среди них не было. Они поравнялись с ней, и Мэй сделала вид, что чем-то занята, но в этом не было нужды – никто не обратил на нее ни малейшего внимания. Когда мужчины прошли мимо, ей захотелось броситься следом и спросить, не видел ли кто Вилли, но зашевелившийся внутри холодный страх приковал ее к месту. Если его не было в «Синице», то где же он, что случилось? Есть, конечно, и другие бары, но туда он почти не заходит.
«Что это со мной? Словно пуганая ворона, куста забоялась, – одернула она себя. – Скорее всего, Вилли уже вернулся и вряд ли обрадовался, не застав меня дома».
Мэй заторопилась. Страх сковывал ее тело, казалось, она делает огромные шаги, а дорога все никак не кончается, темная и непроницаемая. Тревогу за мужа усиливала тревога за ребенка. Что ни день, в газетах печатают разные жуткие истории. Не стоило ей уходить и оставлять малыша одного. Она добралась до дому вся в поту, хотя вечер был холодный, и сбежала по ступенькам, сжимая в ладони ключ. Света нигде не видно. Берти по-прежнему спал, и, если не считать его, квартира была совершенно пустой.
Снова выходить на улицу Мэй не стала. Куда идти, она не знала и решила, что лучше всего дождаться Вилли дома. Большая стрелка на кухонных часах обежала круг с десяти до одиннадцати, потом с одиннадцати до двенадцати, а Вилли все не появлялся. Она подумала, не обратиться ли в полицию, но ее остановил страх перед гневом мужа, когда тот вернется и узнает обо всем. За все время совместной жизни Мэй видела его в ярости лишь раз, максимум два, но при этом, по ее собственным словам, у нее возникало такое чувство, что она готова была умереть на месте. Она сидела совершенно неподвижно, словно каменная баба, прислушиваясь к доносящимся из-за окна шагам случайных прохожих. Шторы она не задернула, и время от времени в комнате, где она сидела, вспыхивал свет, а один раз чьи-то шаги замерли у ворот, и сердце у нее забилось, как у юной девушки в свадебную ночь, когда она слышит, как ладонь мужа ложится на ручку двери. Но потом шаги возобновились. Просто кто-то остановился закурить сигарету. Мэй вернулась к своей вахте. Заворочался в кровати Берти, она подошла к нему и поправила одеяло, сказала: «Тихо, тихо, не шуми, папу разбудишь», и увидела, как он свернулся калачиком. Потом вернулась к себе и снова принялась ждать. Все тело у нее болело от страха. На память приходили разные случаи из их совместной жизни. Неужели, подумалось ей, у него вдруг иссякли последние надежды и силы и он решил положить всему конец. Она любила мужа, но знала, что счастливым человеком его назвать было нельзя. Даже Берти не занимал такого уж большого места в его жизни, он жил в своем мире и лишь время от времени открывал дверь и выходил к ней. И что происходит в этом замкнутом мире, она понятия не имела.