он дверь не распахнул, хотя и мог,
как перед Дантом распахнул Вергилий.
Он, верно, знал особенный секрет,
знакомый впрочем всякому мальчишке,
что нас влечет в развитии сюжет,
когда не прочтено еще полкнижки.
***
Сегодня, выходя из дома,
мы прихватили булку хлеба.
Снег стаял вдруг.
Шуршит солома.
А солнце ярко светит с неба.
Меня вороны не боятся,
ведь я не сочинитель басен,
чтоб над зверями издеваться,
а значит – я им не опасен.
Я им приписывать не буду
свои шкодливые привычки
и те, что свойственны тирану,
решившему взять в руки спички.
***
На женщин, моющих полы
и окна, впору любоваться
и втихаря, из-под полы
греховным мыслям предаваться.
Без этого нельзя никак,
пока ты полон сил и молод,
тебе не застит очи мрак
и не стесняет члены холод.
И половой инстинкт влечет
сильней возвышенного чувства,
ты пробуешь найти подход,
но это требует искусства.
***
Я вспомнил, что, когда был болен,
прочел в какой-то книжке:
Предназначенье колоколен –
сторожевые вышки.
Простуда выходила носом.
На фоне черных пашен
казалось, медным купоросом
был небосвод окрашен.
Весна приходит раньше срока,
и наше подозренье,
что в мире все в руках у Бога,
находит подтвержденье.
***
В свое имение приехав,
он первым делом – к нам.
День добрый, милый доктор Чехов! –
я слышу щебет наших дам.
Супруга, дочки, мамки, няньки –
ему навстречу все бегут.
Они, как будто обезьянки,
борьбу между собой ведут.
Иерархической вершины
достичь торопятся они,
возвыситься в глазах мужчины,
однажды выйдя из тени.
***
Темно.
Не видно и не слышно,
куда теперь держать мне путь.
Сижу я в кресле неподвижно,
склонивши голову на грудь.
Ребенок, подошедши, станет
настырно дергать за полу,
но, глянув мне в глаза, отпрянет,
присев на коврике в углу.
Решив, что палкой сучковатой
могу его поколотить,
в углу с улыбкой виноватой
он молча станет слезы лить.
За палку примет он мой посох
тяжелый, тяжкий, словно меч,
что я омыл в студеных росах,
чтоб от коросты уберечь.
***
Сентябрь быть может мясопустным,
когда початки на углях
мы жарим, с полем кукурузным
расположившись в двух шагах.
Склонясь над тазом, как над чашей,
домой явившись поутру,
я перепачканное сажей
лицо никак не ототру.
Мне крепко в кожу сажа въелась
навеки вечные тогда
и никуда с тех пор не делась,
так и осталась – чернота.
***
В противоположном направлении
поезда идут и день и ночь,
а потом лежат в изнеможении,