Шелкова взмолилась. Она просила Спасителя дойти хотя бы до дома, а не оставаться здесь посреди поля. Она просила и уже не чувствовала, что ноги ее замерзли, что выбившаяся прядь седых волос примерзла к шали. Она молилась, и рукам ее становилось теплее.
На мгновение ей показалось, что все стало светлеть. Она открыла замерзающие намокшие глаза и увидела свет наяву. Яркий, слепящий глаза. Но она не закрывалась от него, она его хотела впитать в себя, согреться им. В свете вырисовывался силуэт, он приближался к ней.
– Господи, – воскликнула Шелкова. – Господи. – Счастливые глаза ее расширялись, она потянулась к пришедшему руками.
– Как же ты, мать, забралась-то сюда? – раздался из света голос.
Вновь все звуки пропали, свет перед ее глазами поплыл и совсем растаял в темноте.
От сильного шума Шелкова открыла глаза. Она сидела в трясущейся кабине трактора. Огляделась, осторожно покосилось на тракториста.
– Ничего, мамаша, сейчас согреешься, – голосил на всю кабину он. – Если бы я не поехал тут, так ты замерзла бы, точно тебе говорю. Это, что ль, твоя деревня? – Увидел он темные бревенчатые стены, выхваченные белым светом фар.
– А я, бабуль, видишь, дорогу вам чищу. Так что по сугробам-то вам не придется лазать. По ровной дорожке будете ходить куда захотите. Так-то.
Трактор с грохотом развернулся и, выхватывая в темноте светящиеся глаза собак, медленно двинулся вдоль домов.
– Ух, как уставились, – радовался тракторист, наблюдая, как от его грейдера на обочину заваливаются огромные комья снега.
– А мы тут вдвоем остались, я да вон Миронова, – указала она на видневшийся в окне силуэт.
– Ну, мать, с тебя, прости господи, стакан, за спасение, – обивая ноги о приступки, прокряхтел тракторист.
– Да мне не жалко, сынок, я тебя и накормлю сейчас, только дай согреюсь немного. – Она скинула обледеневшую, телогрейку, рукава которой так и остались торчать в стороны, стянула с печки стеганое одеяло и, прислонившись спиной к теплому кирпичу печки, уселась на полу.
Пока Шелкова грелась, тракторист расположился за столом, съел гость размякшей рябины и, морщась, озирался по сторонам.
– Меня Сергеем звать.
– А меня, – ответила ему из-под одеяла бабушка, – Александрой Герасимовной.
– Я, Герасимовна, печь тебе, пожалуй, растоплю, а то ведь еще, чего доброго, заболеешь.