– Эх, гуманитарии, – выдохнула сладковатый дым Аличе. – Не может этого по законам биологии случиться. Или сын – не сын, или хотя бы один из родителей – не родитель.
– Как интересно! И тебе удалось узнать, кто именно этот неродитель?
Аличе самодовольно дернула носиком и затянулась, растягивая паузу.
– И так понятно, – догадалась Доминик, – отец. Поэтому старшему – любовь и финансы, а младшему – фигу с маслом. Несмотря на примерное поведение и успехи в учебе. И в работе, насколько я помню, тоже – он хвастался, что еще один магазин открыл.
Аличе фыркнула:
– Не интересно с тобой, Дом. Всю кульминацию мне сломала! А я, может, целый день ее репетировала!
Подруги весело рассмеялись и еще некоторое время шутливо передразнивали друг друга.
Подбежал молоденький официант, до локтей уставленный закусками. Аличе бывала здесь каждую неделю, и ее вкусы были записаны у шеф-повара на подкорке с пометкой «завсегдатаи». Доминик убрала конверт, чтобы освободить место для полудюжины распахнутых устриц и лежачего строя омаров. Объемистая салатница с сочными брокколи приземлилась в центр стола, рядом опустилось испускающее орегано-лавровый аромат соте из моллюсков. Золотистые кальмары заякорились последними, мудро выбрав место поближе к Аличе. Подруга при своей тщедушной комплекции ела за пятерых.
– М-м-м… Вкуснотища! – Аличе опрыскала лимоном устрицу и отправила в рот. – Не то, что твой «от кузин5» несчастный, не знаешь, что в рот кладешь! Проглотишь два грамма – заплатишь «два куска». Вот она, еда, какая должна быть, – она развела руками, словно хотела обнять стол, – простая, но качественная. Твое счастье, что у тебя есть я – хоть иногда поешь нормально.
Доминик улыбнулась, переложила к себе на тарелку двух последних омаров (остальные пять достались сыщице), искусно извлекла из панциря мраморное филе и отправила в рот.
– У меня, между прочим, теория есть про твою любовь к звездам мишлена, – продолжала подруга. – Это тебя голодное детство в люксы гонит. Самой себе постоянно должна напоминать: вот что могу себе позволить! Забыть хочешь бедность. Боишься ты ее. А я вот не боюсь!
– Ага. Что ж ты из розыска-то ушла? Тогда, мне кажется, ты тут не очень часто обедала.
– Ты думаешь, я из-за бабок, что ли? Нет. Там ведь как: ловишь всех этих уродов, а исправить уже не можешь ничего – они гнусное дело свое уже сделали. И не открутишь ведь время назад, не скажешь потерпевшим: «Бойся его, он плохой». Не спасешь. А мы с тобой – спасаем. Предсказываем зло. Можно сказать, исправляем будущее. Ведь если б мы сегодня не сняли со злодея маску, если б не раскрыли малое преступление, завтра было бы большое. Я так это понимаю. А ты?