– Работа? – переспросил Чарльз. – Называйте это работой, если вам так нравится. Работа цирковой собачки, которую щенком приучили прыгать за подачку и которая автоматически прыгает до конца дней своих, сто́ит под куполом зажечься огням, а публике начать аплодировать.
Как жаль, что Чарльз никогда раньше так не говорил, подумал Найэл. Мы могли бы стать друзьями. Я отлично понимаю его. В подобном разговоре я бы с удовольствием принял участие эдак в половине пятого утра, когда все вокруг крепко под мухой, а я трезв как стеклышко, но сейчас в доме у Чарльза он представляется мне крайне неуместным, даже ужасным, как будто священник, к которому испытываешь искреннее уважение, принялся стаскивать с себя брюки посреди церкви.
– Но людям доставляет удовольствие смотреть на эту собачку, – быстро проговорил он, желая отвлечь Чарльза от скользкой темы. – Они для того и ходят в цирк, чтобы развеяться. Мария предлагает им тот же наркотик в театре, а я – и в немалых дозах – всем мальчишкам-рассыльным, которые насвистывают мои мелодии. По-моему, вы употребили не то слово. Мы лоточники, мелкие торговцы, а не паразиты.
Из противоположного конца комнаты Чарльз посмотрел на сидящего у рояля Найэла. Вот оно, ребята, подумал Найэл, вот то, чего я ждал всю жизнь, сокрушительный удар ниже пояса; как трагично, что нанесет его старина Чарльз.
– Вы?..
Какое нескрываемое презрение, какая горькая затаенная ревность в его голосе.
– Так кто же я? – спросил Найэл, и подобно тому, как фасад дома теряет свою прелесть, когда закрываются ставни, так и его выразительное лицо, утратив озарявший его внутренний свет, превратилось в безжизненную маску.
– Вы шут гороховый, – ответил Чарльз, – и у вас хватит ума понять это, что, должно быть, крайне неприятно.
О нет… нет… подумала Селия, чем дальше, тем хуже, и почему именно сегодня? Это моя вина – зачем я спросила про акростих. Надо было предложить перед чаем прогуляться по парку или сходить в лес.
Мария поднялась с дивана и подбросила в камин большое полено. Она размышляла о том, как лучше поступить: придумать какую-нибудь дурацкую шутку или броситься за экран и устроить сцену со слезами, чтобы разрядить атмосферу и отвлечь внимание на себя, – испытанный еще во времена их детства прием, всегда достигавший цели, когда у Найэла были неприятности с Мамой, Папой или старой Трудой. Или выскочить из дому, уехать на машине в Лондон и забыть об этом злополучном воскресенье? А забудет она скоро. Она все забывала, ничто надолго не задерживалось в ее памяти. Но Найэл спас положение сам. Он опустил крышку рояля, подошел к окну и остановился, глядя на деревья в дальнем конце лужайки.