– Вы меня знаете, но давайте именовать себя по именам, а не по должностям и званиям! Гога!
Мы пожали ему руку, хотя судя по поведению Петра и Застыра, когда мы шли, пешком через весь город, между прочим, они хотели свои руки применить к его харе. Рука у него была скорее женская, небольшая, хотя и не сказать, чтобы слабая. Всё же играть на гитаре и пианино требует определённых усилий. Мы представились по именам. Один Борька учудил, он вышел вперёд, и с апломбом протянув, руку представился.
– Борис, знакомый Инги Адольфовны. Вас должны были известить.
Гога несколько растерянно посмотрел на лысого и тот молча кивнул. Гога отошёл в сторону, быстро поставил маленькие рюмки и стал наполнять их каким-то заморским пойлом. Наше обострённое обоняние сразу поведало, что это не та бормотуха, что мы пили всегда. Гога налил всем нам, а себе в глубокую рюмку и молча указав рукой, отошёл в сторону. Его гость молчал и видимо ему ничего не полагалось. Мы взяли рюмки и в нерешительности посмотрели на столичного барина. Тот с видом превосходства поднял рюмку и произнёс тост.
– За творческую солидарность, товарищи! За успехи в вашей деятельности! И пусть победит тот, кто заслуживает увезти этот приз из столицы нашей республики домой! Прозит!
Он вылакал рюмку, словно водку одним махом и в интересом посмотрел на нас. Ну, мы тоже влили в себя горьковатую и густую жидкость. Никогда такого я не пил, но теперь могу сказать уверенно, это был настоящий кубинский ром. Откуда у деятеля советской эстрады был такой напиток, вопрос скорее к тогдашнему руководству внутренних дел. Все задумчиво оглядывали свои небольшие рюмашки, словно надеялись найти в них ещё капельку изысканного пития. Гога засмеялся, торжествующе, но не злорадно. Всё в нём выдавало человека привыкшего быть наверху, и оттого относиться к остальным присутствующим с некоторой долей покровительства. Барин, каким его обрисовать мог бы Гоголь, вот кто был Гога. Гога вернулся в своё кресло, настоящее, из кожи. А нам предложил длинный диван. Впрочем, все на него не влезли, и мне с Застыра пришлось довольствоваться подлокотниками кресла, куда уселся Борька. Лысый поморщился, словно увидел вошь у себя на рукаве, но не сказал ничего. Он вообще за всё время нашей встречи не проронил ни единого слова. Зато Гога был в ударе. Возможно, в тот момент, после приёма рома, его слегка захмелевшая барская душа была слишком довольна собой и потому снизошла до нас, сирый и убогих. И сразу повёл разговор в деловом ключе, сразу видно, столичный фраер!