В то утро женщина по обыкновению проснулась около полудня. Пройдясь с Георгом до ручья, что протекал на границе поместья, она провела с мальчиком занятие по этике. После завтрака прилегла отдохнуть, уложив сына в его спальне. Проснувшись, она пошла за ним, но, как и подозревала, Георга в покоях уже не было. «Наверняка пропадает в комнате этой девчонки, он не любит спать днем». Поднявшись наверх, она удивилась, обнаружив, что комната девушки также пустовала. Но стоило ей вновь выйти в коридор, как миссис Хамвилл услышала нарастающий топот ног и заливистый смех сына. Пока женщина закрывала дверь, он уже поравнялся с ней и с громким улюлюканьем пробежал вперед, открывая для обозрения догоняющую его Чарлиз, облаченную в свое любимое платье, с летящими рукавами – крыльями. Это было единственное платье, что сохранилось у Чарлиз от матери. И все домашние знали, как она дорожила им и иногда примеряла перед зеркалом. Темное, серо-зеленое, приталенное поясом с бантом, с вырезом мысом – оно олицетворяло собой целую придворную эпоху минувших лет. И именно этот вырез на бюсте с каждой секундой все более раздражал миссис Хамвилл, а когда Чарлиз поравнялась с ней, и один из рукавов на резинке соскользнул с плеча, более обнажив грудь, чем прежде, она не сдержалась.
– Мне не нравится, как ты обращаешься с Георгом, Чарлиз, и ваши игры, – строго сказала она. – Ты дурно влияешь на него, – ее тон возвысился. – И даже не понимаешь этого. Ты, в конце концов, растлеваешь мальчика!
– Но… мисс Хамвилл! – от удивления у остановившейся перед нею девушки округлились глаза. Сама не зная отчего, видя перед собою распаляющееся лицо всегда спокойной и размеренной леди, она пыталась оправдаться.
– И слушать ничего не желаю! Нам нужно срочно принять меры. Ты слышишь? Это больше не может продолжаться. Твое поведение довело ваши игры до того, что с этого момента я против, чтобы вы находились вместе. На одной территории! – дала волю чувствам Энн Хамвилл, и ее было уже не остановить.
– Но миссис Хамвилл, – Чарлиз смотрела на женщину и более ничего не могла вымолвить. Как и тетушка, которую громкий голос родственницы заставил из гостиной подняться на второй этаж. Она тоже молчала. Оставаясь хозяйкой дома, пусть и временной, но имевшей власть, она безмолвствовала, не вмешиваясь и не прерывая яростного монолога. Георг, испугавшись неожиданного гнева матери, заплакал и забился в кресло, стоявшее в коридоре.