– Адмирал, прошу Вас, идёмте, – совсем убитым голосом взмолилась Эльфрида. – Ради императора…
– Надо же, сразу научилась вежливо отзываться, а то всё избегала назвать правильно, – совсем холодно произнёс Миттельмайер, медленно разжимая пальцы. – Похоже, он жив и ты его видела, а не локон украла. Ладно, веди, посмотрим, что ты нам ещё припасла, – проговорил он вовсе неторопливо. – Откройте двери, пожалуйста.
Снаружи, как ни странно, гроза почти перестала злиться – резко ослаб и дождь, и ветер, который почти утих. Катерозе молчала, как истукан, и весь путь до подземного хода шла рядом с напарником по редколесью, но как только их новая знакомая наконец открыла дверной проём, что был чуть ниже его роста, скользнула перед ним, сразу за спиной Эльфриды. Внутри было и впрямь тесновато да темно, и у проводницы в руке появился фонарик. Катерозе успела заметить, что та взяла его с полочки над входом, и решила не вынимать свой. Она шла внешне спокойно, стараясь ровно дышать, чтобы её настоящие чувства никак не были заметны, изо всех пытаясь спрятать их, словно экипировку под плащом. Возможно, ей это удавалось, а скорее дело было в том, что Миттельмайер так сильно напугал Эльфриду, что та шла сама не своя от пережитого, и не особо обратила внимание на одинокое сопровождающее лицо, ещё и сидевшее за рулём в авто. Три алых точки на экране инфрасканера неторопливо двигались, и на них смотрел, застыв одном положении, Оберштайн, оставшийся в салоне спецавто. В одной из комнат старого дворца Гольденбаумов на пышной кровати, помнившей ещё семилетнего мальчишку-императора, сидел восемнадцатилетний красавец-юноша, чьи черты смутно напоминали кого-то с портретов, в изобилии висевших в коридорах, в мундире лётчика старого образца, с гербом орла, с планшеткой, развернувшей изображение на всю огромную простыню, и напряжённо смотрел на синюю точку, приближающуюся к изображению плана особняка Эрледижен. Рядом было ещё семеро юношей в таких же старых мундирах, но с изображением белой лилии, нашитого поверх чёрного орла в короне. Они застыли, прижав ладонь правой руки горизонтально на уровень сердца, и каждый шептал молитву, беззвучно шевеля губами. А неподалёку от самого особняка, на лужайках, где под прикрытием темноты разместилось множество лёгких двухместных кораблей для гражданских, разукрашенных в широкие полосы радуги, и владельцы которых лениво переговаривались между собой по внутренней связи, проклиная писклявыми интонациями ужасную грозу, постепенно из ночного сумрака стали выныривать похожие машины, но затонированные бархатно-чёрными оттенками и резко утяжелённые различным вооружением ближнего боя, и тихо приземляться позади уже стоящих, радужных. В цокольном этаже особняка Эрледижен шла бурная пирушка розенриттеров под мрачными взглядами группы аристократов, резавшихся за отдельным столом в карты. Райнхард сжался в комок на боку, молча проклиная дурноту и боли во всём теле, не дававшие толком заснуть, и ужасно страдал от шипов, то и дело коловших шею, и желания разрыдаться. Над Одином сгустилась полночь, не обещавшая никому покоя. Полночь на праздник Преображения, что во второй половине августа. Вдали, ближе к горизонту, виднелись пышные гроздья созвездий. На них смотрела императрица, шептавшая совсем тихо своему внушительному животу: «Вот видишь, малышка, какие красивые? Твой отец тоже очень любит смотреть на них. Ждём его к утру, ты только сильно не толкайся сегодня».