Серый амбарчик зияет почти чёрной глазницей окна: раму перекосило и стёкла уже выпали. В амбарчик – это видно – никто и никогда не заходил с того дня, как карта не стало, а было это в конце пятидесятых годов.
Он знал слово для старых богов. Один знал для них слово. А слово – такая штука: оно управляет миром. Если это правильное слово, оно не отводимо, ему подчиняется всё. И что все эти пузырёчки и свёртки – без слова?
* * *
…Пурнёнки исчезают моментально. Мы отошли от них чуть-чуть, оборачиваемся, а они уже превратились в рощицу с густым подлеском, в который уводит едва ощутимая тропа.
Дорога по кромке тайги неспешна. В оврагах ещё лежит снег, ослепительно белый. Ручьи. Ярко-зелёные стрелы первой травы.
Через километр за поворотом открывается край ополья и царящая над ним роща Грозная.
Я уже давно усвоил, что марийские священные рощи неопасны для чужого человека, если он, конечно, умеет себя вести и чувствует себя в ней как в гостях.
А слово «куст», как оказывается, применительно к таким рощам при всём своем русском облике – просто-напросто искажённое марийское «кюсата». Переводится – «священный лес».
В Тоншаевском районе такие рощи часто называют «кереметями», «келеметями», а также «кереметищами» или «келеметищами». Я убедился: некоторые видят в этих словах что-то обидное – и для себя, и для священной рощи. Но слова эти всё равно надо привести, ведь они придуманы не мной, и что-то в них, значит, вкладывается. А я просто должен разобраться, что всё это значит.
Каждая священная роща у марийцев хороша по-своему. Но Грозная просто потрясает, кажется видением, миражом. Я видел её не раз – эти огромные ели, пихты словно вознесены над землёй на круто восходящий среди поля холм и, если ехать на юг района, после одного из поворотов дорога оказывается направленной строго на эту рощу, возвышающуюся впереди. На километровке я посчитал горизонтали – тридцать метров. Холм круглый. И в нём есть что-то невозможное. В голове не укладывается, как он возник. Нет следов реки, которая могла бы всё размыть вокруг него. Нет кругом каких-то других гор. Ну, нет…
– Чудо здесь было, – рассказывает Тёркин. – Прошлой весной в жару трава старая загорелась на холме. И огонь пошёл вверх. А ветер, ветер!.. Село Ошкаты – сами видите – не очень-то уж и далеко, ну с полкилометра. Я как раз в Ошкатах был. Мы увидели – бросились тушить. Но пока добежишь, пока что… Видно-то рощу хорошо, а до неё километра полтора. Пожарную машину вызвали. А ведь жара жарой, в поле-то грязь ещё… И огонь холм со всех сторон опоясал, поднимается. Всё, думаю, сейчас до деревьев уже дойдёт, до нашей рощи… И тут ветер вдруг меняет направление. Я это почувствовал – словно холодом меня обдало. И огонь стал всюду стихать, стихать. Когда мы подбежали, уж и тушить было нечего.